Верный меч (ЛП)

Мы проехали через двор крепости мимо палаток и костров. У ворот стояла охрана, но если им показалось странным, что их лорд возвращается так скоро, они оставили свое мнение при себе.

Мале привел нас в башню в ту же комнату, где он впервые говорил со мной о своем странном поручении. Там все осталось, как я помнил: тот же большой стол, тот же занавес поперек комнаты, ковер на полу.

— Я пригласил бы вас сесть, но у меня всего один стул, — сказал Мале усаживаясь. — Уверен, вы меня извините.

Мы молчали, ожидая от него знака, когда можно будет заговорить, но он, казалось, не торопился. Рядом с очагом висела большая кочерга, он взял ее, перемешивая в камине сгоревшие угли. Среди пепла сохранилось немного жара, и слабые струйки дыма потянулись вверх, но в комнате было холодно и сыро.

Наконец он повернулся к нам.

— Итак, — сказал он. — Вы прочли мое письмо к Эдгите.

Я не отвечал. Он уже знал, что мы это сделали. Больше добавить было нечего.

— Вы не можете никому об этом рассказывать, — сказал он со страхом. — Если король узнает, что я ей сообщил…

Он не закончил, но склонил голову и стиснул руки. Его губы беззвучно шевелились, и я подумал, что он шепчет молитву. В окно светило утреннее солнце, и я заметил, что его лоб блестит от пота.

— Вы должны понять, почему я это сделал, — сказал он. — Когда я писал это письмо — когда ты поклялся выполнить мое поручение — я не думал, что Эофервик выстоит. А если противнику удастся взять замок, я не думал, что останусь в живых.

Он сказал нечто подобное тем вечером, когда я принес ему свою клятву. Действительно, я вспомнил, как поразила меня его честность, его смиренное понимание, что его жизнь связана с судьбой города: если Эофервик падет под ударами англичан, то и он тоже. Но я не понимал, как это связано с нашим делом.

Похоже, я был не одинок.

— О чем вы говорите, милорд? — спросил Уэйс.

— Я единственный знал правду, — сказал Мале. — Если бы меня убили, никто больше не знал бы о месте упокоения Гарольда. — он глубоко вздохнул, в его голосе слышалась грусть. — Я служил тому, что считал правым делом. Эдгита всегда видела во мне врага, предавшего ее мужа и нашу дружбу. Я подумал, что своим письмом смогу хоть частично искупить боль, которую причинил ей.

— И все же я не понимаю, — сказал я.

Не в первый раз, кстати. Надо же было так все запутать.

— Она всего лишь хотела должным образом оплакать мужа, — продолжал он. — Я потерял счет письмам, в которых она требовала сообщить ей место его захоронения, и столько же раз я отвечал ей, что не знаю. Но когда я услышал, что английская армия выступила к Эофервику, я понял, что другой возможности у меня уже не будет. Бремя на моей совести было слишком велико, чтобы нести его в могилу. — Он перевел взгляд с деревянных половиц на нас. — Именно поэтому я должен был сказать ей.

— Сказать ей что? — спросил я.

Его объяснение не имело смысла.

Мале уставился на меня, как на помешанного.

— Где лежит тело Гарольда, конечно.

Я взглянул на Эдо и Уэйса, а они на меня, и я увидел, что они думают то же самое. Где я ошибся? Я вспомнил письмо Мале к Эдгите: два простых слова. «Tutus est» гласил пергамент в моих руках, когда я провел пальцем по короткой строчке. Там не было никаких указаний на место упокоения Гарольда, если, конечно, эти слова не имели другого, скрытого от меня смысла.

— Но вы написали, что оно в безопасности, не более того, — сказал Эдо.

Глаза Мале сузились.

— О чем ты говоришь?

— Я видел письмо, милорд, — сказал я. — Tutus est. Ничего больше в свитке не было.

— Но я этого не писал.

Виконт теперь стоял лицом к нам, его щеки порозовели, он переводил растерянный взгляд с меня на Эдо и Уэйса.

— Я видел это письмо. — моя кровь еще не остыла после сражения, но я старался не показывать раздражения. — На нем была ваша печать, милорд.

— Я ни писал этих слов, — настаивал Мале. — Их не было в моем послании.

— Но если их написали не вы, то кто же? — спросил Уэйс.

Похоже, кроме меня и Эдгиты, был только один человек, который мог прочитать тот свиток. Действительно, я вспомнил его гнев, когда я проговорился, что прочитал его. Он не взбесился бы так, если сам не сунул в него нос. Если бы он не был тем человеком, который написал эти слова. Меня пронзила дрожь.

— Это был Гилфорд, — сказал я.

— Священник? — зачем-то уточнил Эдо.

— Должно быть, это он изменил письмо.

Это было не трудно: нужно было всего лишь соскрести ножом засохшие чернила, и если сделать это аккуратно, то пергамент можно было использовать заново. В детстве я видел, как брат Реймонд чистил пергаменты в скрипториуме. Сложнее было подделать почерк Мале, чтобы обмануть Эдгиту, и все же я не сомневался, что капеллан может проделать и это, ибо никто не мог знать почерк виконта так же хорошо, как он.

— Нет, — сказал Мале, качая головой. — Это невозможно. Я знаю Гилфорда. Он много лет служил мне и моей семье верой и правдой. Он никогда бы не поступил так со мной.

— Больше некому, милорд, — сказал я.