Верный меч (ЛП)

Я попытался присоединиться к ним днем, но вскоре обнаружил, что мои мысли блуждают и путаются. Произошло так много и за такое короткое время, мне надо было как следует все обдумать. Мы покинули Эофервик в такой спешке, что я до сих пор не понял, как попал сюда, и почему Мале выбрал именно меня для этой задачи.

Впереди река резко поворачивала влево, так резко, что, казалось, воды текут вспять. Обер крикнул своим гребцам, и те, что сидели на левой стороне подняли весла в воздух, получив недолгий отдых, в то время как те, что сидели справа, ускорили ритм. Корабль рванулся вперед, плавно следуя широкому изгибу, и когда русло выпрямилось, ритм гребцов замедлился, и весла по левому борту опустились в воду.

На отмели зашуршали камыши, и я мельком увидел движение теней на правом берегу. Я посмотрен вверх на луну в облаке молочно-белого света, просачивающегося сквозь низкие облака. С утра было ветрено, но к концу дня ветер стих, и теперь свернутый черно-желтый парус лежал рядом с мачтой. Но после недавних дождей течение было сильным, так что мы двигались достаточно быстро.

— Значит, ты из Динана? — спросил капитан судна, и я был застигнут врасплох не внезапностью вопроса, а тем, что он был задан на бретонском языке. В последнее время я так привык говорить по-французски, что звучание родной речи казалось почти чуждым.

— Верно, — ответил я. Должно быть, Мале сообщил ему мое имя. — Ты тоже из Бретани?

Конечно, то, что он говорил на моем языке, не означало, что он бретонец — до сих пор я не замечал никаких следов акцента. Слова снова стали знакомыми, как только слетели с моего языка. Знание подобно морскому отливу: оно никогда не исчезает совсем, просто отступает, в ожидании часа, когда придет пора вернуться с приливом.

— Из Алефа, — сказал он. — Недалеко от вас.

Я никогда не был в этом городе, но слышал о нем: порт в нескольких милях ниже по течению реки, впадающей в Узкое море.

— Давненько я там не был, — продолжал он. — И там и в Динане, если на то пошло. Со времен осады.

При упоминании об осаде, я почувствовал пустоту в груди. Этой истории было пять лет, и я знал о ней задолго до сегодняшнего дня. Я слышал, что Конрад, граф Бретонский, отказался присягнуть на верность герцогу Нормандии; что герцог Гийом вторгся тем же летом и загнал Конрада в его замок в Динане; что замок был осажден и разрушен до основания. Но никогда я еще не говорил с человеком, который видел все собственными глазами.

— Ты был там?

— Я служил рулевым на корабле Конрада. После осады я оставил службу у него и перешел к Мале.

— Как это было?

— Дома разграбили и сожгли, полгорода было стерто с лица земли. — сказал Обер, глядя в туман пустыми глазами. — Женщин насиловали, мужчин и детей убивали на пороге их дома. Запах смерти стоял повсюду: в замке, на улицах, во дворах. Ты не видел ничего подобного.

— Я был при Гастингсе, — сказал я с внезапной обидой. — Я видел, как тысячи людей погибли в один день от мечей и копий. Ты думаешь, я не знаю, что такое бойня?

В моих ушах снова зазвенели крики товарищей. Я видел, как кровь стекает по склону холма, и после целого дня битвы уже было неважно, кровь ли это друзей или врагов.

Капитан отвернулся.

— Ты живешь мечом, — сказал он. — Это совсем другое.

Меня охватило чувство вины, потому что я не хотел быть грубым с ним. Он видел слишком много для человека — любого человека, чья жизнь не была подобна моей.

— Он должен был сдаться раньше, — сказал я.

В те дни Гийом Нормандский имел репутацию жестокого военачальника, преданного друзьям, но беспощадного к тем, кого считал врагами. Со стороны Конрада было глупо бросать ему вызов.

Обер покачал головой.

— Эта война лишила его разума, — сказал он. — Несколько дней он даже не выходил из своих покоев. Он ни с кем не хотел говорить и вряд ли что-то ел, хотя пил, как лошадь. — капитан сплюнул за борт в реку. — Когда он наконец пришел в себя, для города было слишком поздно.

Я вздохнул. Даже когда я впервые услышал эту новость, я был зол не на норманнов — в конце концов, как можно жить без войн — а на нашего собственного графа, за измену своему народу, за приглашение врага в Динан.

— И все же, вода приходит и уходит, — сказал Обер. — Пять лет — это большой срок. И сейчас все мы на одной стороне, да?

— Да, — спокойно ответил я.

Конрад был мертв — уже достаточно давно — и вражда между нормандцами и бретонцами похоронена надолго.

Капля дождя ударила меня по щеке, тяжелая и холодная. Последний свет дня почти выцвел, и я уже чувствовал ночной холод, поднимавшийся к бортам корабля вместе с густой пеленой речного тумана. Капли застучали чаще, и я поднял капюшон плаща, чтобы защититься от них. Палуба расцвела темными пятнышками.

— Когда мы остановимся на ночь? — спросил я.