Верный Руслан. Три минуты молчания

– Мало ли, – говорю, – умников на пароходе.

– А у тебя у самого голова на плечах имеется?

Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх:

– Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.

– Грубый матрос, – говорит он мне. – Совершаешь двойную бесхозяйственность и грубишь при этом старшему. Уголь надо сушить, а не бросать в воду. А второе – дно засоряешь в бухте. По конвенции мы здесь окурок не имеем права бросить за борт.

Это он всё правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.

– А моё дело маленькое. Скажите старпому, пускай своё приказание отменит.

– Так вот я тебе приказываю.

– Вы? А кто вы такой на судне, прошу извинения? Я вас просто знать не знаю.

Он постоял, постоял. А я всё кидаю, с таким это даже увлечением.

– Ну, что ж, – говорит. – Формально ты прав.

– И кстати, – говорю, – пожалуйста, со мной на «вы».

Он не ответил, ушёл. Старпом прибежал, весь пылающий.

– Хорош! – говорит. – Сколько перекидали?

– Шестнадцать лопат, – ответил Васька. – Только же начали.

Но вылезти нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк – поглядеть, как там выстучали края пробоины.

– Порядок, можно притягивать.

Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптёрке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы от полиспаста, зацепили его за пиллерс и все трое потянули дружно. Лист пошёл – с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать – от электрода по эту сторону пролёг кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чёртов полиспаст. Потом групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы ещё и ослепли.

Васька заорал благим матом:

– Пустите на волю, бороду спалю!

Отпустил он нас с богом – откашливаться на воздушок.

На палубе Шурка с Серёгой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо ещё зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто утром не они орали: «В порт, в порт!» Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.

Ну, правда, шовчик он им показал – высший класс! Ровненький, гладкий, а потом мы его зачистили, суриком покрыли, покрасили чернью – и вовсе его не стало видно. Шурка поплевал на него, пошёл гордый, руки в карманах. Я напомнил:

– А говорил – ни к чему не прикоснёшься.

– Так, земеля, это же не рыбацкая работа! Это же себе удовольствие.

– Завтра и рыбацкая начнётся. Груз сдадим и метнём.

– Ну, метать уж хрена! – Подумал и скривился. – Э, земеля! Конечно, метнём, а что нам ещё остаётся. И не лезь ко мне, понял? А то как звездану тебя по уху, земеля!..

Вот так, значит. В таком разрезе. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался – ни розовой, ни голубой.

К вечеру мы всё заделали, залили раствором. А через час он у нас потёк, цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход на ровный киль. Что же теперь – опять корму поднимать?

– А где там наши каптёрочники? – спросил боцман. Это я, значит, и Васька Буров. – Почерпайте, ребятки.

Васька внизу черпал, я на штерте тащил ведро и выплёскивал с кормы. А воды, конечно, прибывало. Васька почерпал и засачковал.

– Пойдём, поспим, вожаковый. Скажем – всю вычерпали, а она потом опять набралась.

– Так потом опять и пригонят.

– Главное – сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.

Но старпом ещё перед вахтой к нам прибежал:

– Там вода, – говорит.

– Она и будет, – сказал Васька. – Её всю не вычерпаешь.

– Половину вычерпайте.

Мы черпали – она всё прибывала. Вот так в детстве, когда мне есть не хотелось, отец мою ложку брал и чертил по тарелке с супом: «Эту половину съешь, а эту оставь».

Старпом почесал в затылке и принял решение:

– А ну её, задраивайте. Каптёркой пользоваться не будем.

Для чего ж мы тогда вообще эту пробоину латали? – хотелось мне спросить. Заваривали, цементировали… Да у кого спросишь?

Покидали мы бухту чуть свет, ещё ночные огни не погасли в посёлке. Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И, наверно, глядели на нас, как на диво – идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике чёрт-те чего творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть на Фуглё, попрощаться, а потом завалились в ящики. Проснулись – только когда закачало.

– Шесть баллов, ребята, не меньше, – сказал Митрохин. – Наверно, не подпустят швартоваться.

– Подпустят, – ответил Шурка. – Нас-то – в первую очередь.

Всё мы уже знали наперёд – до апреля, когда нас никто уже на промысле не удержит, никакой Граков.

В динамике щёлкнуло, затрещало. Мы спохватились – сейчас на палубу позовут. Но это «маркони» вызывал базу. А трансляцию не отключил – то ли забыл про неё, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.