Верный Руслан. Три минуты молчания

В общем, я хорошо вляпался. И что же, так я и буду всю картину сидеть? Жди, покуда хватятся. Ну, хватятся-то скоро, на судне, если человека в шторм полчаса не видно, его уже ищут. По трансляции вызывают, в гальюны стучатся. Но ведь подумают – меня за борт смыло, станут прожекторами нашаривать. Это на час история, а потом, конечно, в скорбь ударятся, по поводу безвременной моей кончины. Кто ж догадается, что я под палубой сижу, с бочками воюю?

Вдруг слышу: пробежал кто-то – по брезенту, по трюмному. Как будто по голове моей пробацали. Мимо люка пробежал – и не заметил, что он отдраен, вот олух! – скатился в кубрик. За ним ещё один. А первый уже вернулся и говорит ему – как раз над люком:

– Ни в кубрике, ни в гальюне.

– Где ж ещё? За бортом?

А я вам что говорил? Сперва в гальюне поискали, теперь – за бортом.

Позвали унылыми голосами:

– Сень, ты где прячешься? Сеня, мать твою, отзовись!..

Я и хотел отозваться, но тут проклятая бочка меня снова шарахнула по лбу. А эти двое куда-то ушли, не слышно их, только ветер поёт и волна заливает вожаковый трюм.

Но вот опять чьи-то шаги над головой, медленные, грузные, и вдруг звон – споткнулся обо что-то.

– Кто люковину оставил?

По голосу – «дед».

– Какую?

– Такую, от вожакового… Судить вас мало!

– Да она задраена была.

– Я, значит, отдраил?

Поволокли люковину. Вот те раз, думаю, только я и ждал, когда вы меня закупорите.

Я заорал что было силы:

– Эй, на палубе! Здесь я, живой!

«Дед» наклонился над люком.

– В трюме! Кто там есть?

– Я!

– Кто «я»?

– Да я же, «дед»!

– Ты чего там делаешь? Вылазь.

– Не могу, бочками задавило.

– Черти тебя туда занесли?

«Дед» полез в трюм, сапоги его застучали по скобам.

– «Дед», не лезь дальше!

Но он уже плюхнулся в воду. Выругался, полез ко мне, стал раздвигать бочки.

– Сильно льёт, Алексеич?

– Сейчас помалу. Я спиной держу.

– Так, – сказал «дед». – Затычку изображаешь? Ну, потерпи, милый. Да поберегись – шов дышит, может тебя защемить.

– Ага, спасибо. Буду знать.

«Дед» вылез, закрыл люковину. Опять мне стало страшно. Но там уже какая-то беготня пошла. Пробили водяную тревогу – протяжными гудками и колоколом. Вся палуба загремела от беготни. А я уже совсем закоченел, уже под куртку просочилось до плеч, и локти сплошь избило.

Кто-то опять люковину отдраил:

– Сень, жив там?

Шурка Чмырёв.

– Жив, но бедствую.

– Хреново, значит, тебе живётся? Курить небось охота?

Вот, самый верный вопрос задал человек. А я и не знал, отчего мне так хреново.

– Сейчас покуришь. Смена тебе идёт.

Шурка спрыгнул в воду и охнул. За ним ещё кто-то. Вытащили несколько бочек из-за переборки, пошвыряли в воду. Кто-то начал ко мне протискиваться.

– Сень, ты там особенно не расстраивайся, ладно? Всё починим, всё наладим… – Это Серёга Фирстов. – Э, ты там не молчи. Нам твой голос очень даже необходим, Сеня.

– Ладно, ползи давай.

У меня уже язык к зубам примёрз. А он всё полз и расспрашивал:

– И чего это ты сюда забрался? Удивляюсь я, как ты только такие места находишь?

Сто лет он ко мне полз. Но, правда, ему тоже нелегко приходилось. Он языком-то молол, а сам бочки из-под себя выбирал и подавал назад Шурке.

Дополз наконец, ткнулся мне головой в зубы.

– Извини, Сень. Как твоё мнение, полчаса выдержу?

– Я час сидел, не умер.

– Какой час? Полбобины только успели прокрутить.

Ещё одно столетие он бочки раздвигал. Потом закурить решил, сделал пару затяжек и сунул мне в рот «беломорину».

– Давай отвались.

Борт поднялся, и вода схлынула, и я тогда отодвинулся от дыры. Серёга упал на неё спиной. Потом борт пошёл вниз.

– Ой, – говорит он, – холодно!

– А ты думал.

– Рокан прожигает. Ну, Сень, ты озверел! Придумал чего – дыры задницей затыкать. Это же нам никаких задниц не хватит, придётся из-за границы выписывать. Ты б мне подстелил чего-нибудь…

– Что я тебе подстелю?

– А в чём ты сидел? – Он протянул руку и нашарил куртку. – Во, курта своего подстели…

Тут-то я и призадумался.