Верный Руслан. Три минуты молчания

– Шеф, послушай. Это не так безумно, как кажется… Два дня мы продержимся, а там нас подберут. Здесь же промысел, проезжая дорога. Ведь глупо же, пойми, ехать в открытый гроб. Ведь все уже лежат, лапами кверху. Только мы двое… Я это сейчас понял… Шеф, мы не умрём. Это я точно говорю, умирают же не от шторма, не от голода. Только – от страха. Это доказано, шеф. Об этом книги написаны. Но мы-то не трусы! Мы хоть побарахтаемся – для очистки совести.

Говорил он прямо как проповедник. Даже глаза у него светились. И я подумал: конечно же, можно. Можно и шлюпку вывалить вторую. Можно плотики сплести из кухтылей, плоты из бочек.

– Да если бы все, как вы, – сказал я ему.

– Шеф, пошли!

Он встал, потащил меня за рукав.

– Куда?

– Пошли сядем в плотик. Пока не поздно.

– Да там же только двое сядут.

– Шеф… Все умерли от страха. А человек жив, пока он хочет жить. Ведь ты хочешь? Если сейчас не рискнём…

– Понимаешь, я ещё «деда» хочу вытащить. Я «деда» не брошу. И Шурку… И Серёгу… И кого ещё?.. «Маркони»…

– Им легче будет – с тобой заодно здесь погибнуть?

– Ну, как тебе объяснить? Да чего объяснять? Ты же Алика не бросишь?

Он не глядел на меня.

– Алика я спросил. Он не рискнёт. Шеф, тут закон простой. В плотик садится, кто хочет. Двое – значит, двое. Иначе не спасётся никто.

Он так печально это сказал, безнадёжно. Мне даже жалко его стало, вот чёрт какой…

– Ну, послушай, – я его посадил рядом. – Ну, я тебе скину плотик. И ящик притащу шлюпочный. Там галеты, вода пресная, бинты. Попробуй один. Одному же легче в тузике. Два свитера наденешь под рокан, от холода ещё умирают, не только от страха. Может быть, выгребешь. И кто тебя упрекнёт, что ты жить хотел?

– Нет, – он замотал головой. – Один умирает. Это я знаю хорошо. Какие мы все кретины! Какой я кретин!

– Да не убивайся ты, ей-богу. Если б ты по-настоящему хотел, поплыл бы и один.

– А ты?

– Ну, и я бы… Если б меня ничто не держало.

Он вздохнул:

– Нет. Ничего не выйдет.

Вышел Алик – в одних носках. Поднялся к нам.

– Ну что? – спросил беспечным голосом. – Не решаетесь, викинги?

– Ты береги тепло, – я ему посоветовал. – Без сапог не ходи, с ног всё и начинается.

– Иди спать, Алик, – сказал Димка. – Пойдём и мы ляжем. Лапами кверху.

Алик его проводил глазами и сказал мне:

– Шеф, если тут дело во мне, то я – пас. Это действительно так. Мы договорились.

Я взялся за голову.

– Не могу я вас понять. Не могу, и всё. Как это так можно договариваться?

– Тут простой расчёт, шеф. Простой и трезвый.

– Иди к богу в рай! Уйди. Я вас обоих знать не хочу.

– Зачем же злиться? На кого, шеф?

– На себя одного.

– А мы при чём?

– Оба вы такие хорошие – сил моих нет!

Я взялся за поручень, поднялся, пошёл вверх. Вдруг сорвался, полетел назад затылком, но чудом вывернулся, звериным каким-то рывком. Сердце у меня чуть не выпрыгивало.

Дрифтерский ящик я легко нашарил, но пока топор искал в темноте, среди всякого барахла, мне всё лицо искололо снегом. Я прижал топор к груди, вытер лицо, а всё не решался идти дальше, на полубак. Его и не видно было, полубака, – сплошная белая мгла и рёв. Но я-то должен был его рубить, мой вожак. То есть не самый вожак, пеньку-то что стоит перерубить, а – плетёный стояночный трос, из стальной жилы. Он и убить может. Ну, ладно, я подумал, это всё-таки моё дело вожаковое, никто за меня его не сделает. Вот разве помог бы кто…

Я увидел – Алик выглядывает, жмётся от холода.

– Пойди, – говорю ему, – к лебёдке, ты всё равно намок. Стопор ты знаешь, как отдать. Потравишь немного, а я его рубану на кипе.

– А кто это приказал?

– Э, кто приказал!

Я пошёл как слепой, нашарил трос и потом – по нему, плечом вперёд. Натянут он был, как штанга, и когда я добрался до киповой планки и ударил, топор отскочил, как резиновый. А на тросе – я пощупал – и следа не осталось от удара.

– Давай, помогу…

Я оглянулся – Алик стоял у меня за спиной, весь облепленный, лицо в снегу.

– Отвались!

– Ну, что злишься? Давай вместе. Чем тебе помочь?

– Иди в кап, убьёт же концом!

– А тебя?

– Ты смоешься?

Волна накрыла нас обоих, но я успел пригнуться под планширь, а его потащило, только носки его замелькали. И, представьте, он вскочил и снова начал ко мне подбираться. Ладно, мне не до него было.

По две, по три жилки рвались после каждого удара, и трос звенел, как мандолина, отбрасывал топор, будто живой. А часто и по планширю попадало или по кипе. Но я озверел уже, рубил как заведённый. Он делался всё тоньше, готов был уже лопнуть, и я оглянулся – нет ли кого на палубе. Алик стоял у капа, прижавшись.

– Полундра от вожака!

Одной рукой я подобрал полу телогрейки и накрыл голову, а другой рубил.

Полубак пошёл вверх, и трос заскрежетал на кипе – я поостерёгся его рубить, – но тут-то он и лопнул сам. Я не видел, как он хлестнул в воздухе, но по капу удар был, как будто клепальным молотом. А от капа уже – меня по плечу! Я завалился и поехал к трюму. Там только вскочил на ноги. А топора как не было.

Алик стоял на том же месте, держался за поручень. Как его только не задело? Счастливая же у салаги судьба!

– Вот и вся любовь! – сказал я ему почти весело.