Верный садовник

— Я не спрашивала, где находится это место, потому что не знаю, а вдруг начну говорить во сне. Впрочем, слушать все равно некому, я слишком стара. Но капитан Маккензи знает, а это главное. Капитан Маккензи привез их следующим утром, рано, тайком, как и увозил. И доктор Арнольд сказал мне: «Сара, мы никуда не уезжали из Локи. Мы проводили на семинаре двадцать четыре часа в сутки. Тесса и я будем очень благодарны тебе, если ты всегда будешь помнить, что все было именно так, а не иначе». Но Тесса мертва и едва ли может быть благодарна Саре-Суданке или кому-то еще. И доктору Арнольду, если я что-то знаю, сейчас хуже, чем мертвому. Потому что у Мои везде свои люди, им нравится убивать и грабить, а это значит, что многие покидают этот свет. И если человек попадает к ним в руки и они хотят что-то от него узнать, они забывают о сострадании. И ты, дорогая, должна помнить об этом, потому что тебе может грозить большая опасность. Вот почему я и решила, что тебе необходимо поговорить с капитаном Маккензи, который знает то, что неизвестно мне. Потому что Джастину, о котором я слышала только хорошее, потребуется полная информация о его убитой жене и докторе Арнольде. Как по-твоему, правильно я думаю или нет?

— Правильно, — выдохнула Гита. Сара допила чай, поставила чашку.

— Вот и хорошо. Тогда иди поешь и наберись сил. Я посижу здесь, потому что там слишком много болтают, ты, наверное, это уже заметила. И не бери жаркое из козлятины, как бы ты ни любила козлятину. Потому что этот молодой сомалийский повар, талантливый мальчик, который когда-нибудь станет отличным адвокатом, совершенно не умеет готовить жаркое из козлятины.

Гита не могла сказать, как ей удалось пережить первый день семинара фокус-группы по самообеспечению потребителей гуманитарной помощи, но, когда в пять часов прозвенел финальный звонок, пусть прозвенел он у нее в голове, она точно знала, что не опозорилась, говорила не много и не мало, слушала внимательно и подробно записывала выступления остальных, готовясь к написанию очередного отчета КПЭДП, который никто никогда не раскроет и не прочтет.

— Рада, что приехала? — спросила Джудит, радостно схватив ее за руку, когда участники семинара начали расходиться. — Вечером увидимся в клубе.

— Это тебе, дорогая, — Сара, выйдя из соседнего бунгало, протянула ей конверт из плотной бумаги. — Удачного тебе вечера.

— Вам тоже.

Почерк у Сары был как у лучшей ученицы.

"Гита, дорогая. Капитан Маккензи занимает тукул «Энтеббе», номер четырнадцать по аэродромной стороне. Возьми с собой ручной фонарик, потому что генераторы иногда отключаются. Он будет рад принять тебя в девять вечера, после твоего обеда. Он — джентльмен, и бояться тебе нечего. Пожалуйста, передай ему эту записку, тогда я буду уверена, что от нее избавились должным образом. Береги себя и помни, какая на тебя ложится ответственность.

Сара".

Входную дверь в тукул «Энтеббе» Гита нашла приоткрытой, сетчатую, от москитов, плотно закрытой. На столе горел фонарь-"молния", капитан Маккензи сидел перед ним, так что Гита видела только его силуэт, склоненный над столом: капитан, словно монах, что-то писал. Первые впечатления всегда имели для Гиты особое значение, поэтому она постояла, вбирая в себя напряженность позы, предчувствуя, что ее ждет встреча с несгибаемой военной натурой. Она уже собралась постучать в дверную раму, но капитан то ли услышал, то ли увидел, то ли почувствовал ее присутствие, потому что вскочил, двумя шагами пересек расстояние, отделяющее его от двери-сетки, и распахнул ее.

— Гита, я — Рик Маккензи. Вы вовремя. У вас есть для меня записка?

«Новая Зеландия», — подумала она, зная, что не ошиблась. Иногда ей не удавалось точно определить акцент, но тут явно попала в цель. Новая Зеландия, возраст ближе к пятидесяти, чем к тридцати, но об этом говорили разве что морщинки на запавших щеках да серебро в коротко стриженных черных волосах. Она протянула ему записку Сары, подождала, пока он, повернувшись к ней спиной, читал ее в свете синей лампы. Теперь она видела спартанскую обстановку комнаты, гладильную доску, начищенные коричневые туфли, солдатскую койку, заправленную, как ее учили в монастырской школе, с простыней, треугольником сложенной на одеяле.

— Почему бы вам не присесть, — он указал на стул у стола.

Она двинулась к столу, а фонарь-"молния" переместился за ее спину, на пол по центру дверного проема.