Верный садовник

— Двое молодых полицейских, из них одна женщина. Другой думает, что он — Робин Гуд. А тут громкое дело. Весь мир смотрит на них. Им понравилось быть в центре внимания, — он поправил салфетку. — Вот они и начали выдумывать версии. Только хорошей версией и можно произвести впечатление на необразованного начальника. — Он запил еду, промакнул рот уголком салфетки. — Наемные убийцы — продажные африканские правительства — транснациональные конгломераты — сказка за сказкой! Если б им повезло, могли бы даже получить роль в кино!

— Какой транснациональный конгломерат они имели в виду? — спросил Джастин, стараясь позабыть об отвратительной идее, только что высказанной Пеллегрином: фильме о смерти Тессы.

Пеллегрин встретился с ним взглядом, на мгновение задумался, улыбнулся, вновь улыбнулся.

— Образное выражение, — пояснил он. — Не надо воспринимать буквально. Эти молодые копперы [48]с самого начала смотрели не туда. — Он замолчал. Подошедший официант вновь наполнял их бокалы. — Отвратительно, конечно. Просто отвратительно. Это не тебе, Мэттью, старина… — последнее относилось к официанту, в тоне Пеллегрина чувствовалось благорасположение к этническим меньшинствам. — И не членам клуба, чему я крайне рад. — Официант ретировался. — Поверишь ли, они даже пытались повесить убийство на Сэнди. По одной из их версий, он влюбился в Тессу и из ревности «заказал» и ее, и Блюма. Когда из этого ничего не вышло, они переключились на заговор. Наипростейший вариант. Надергать фактов, смешать их в кучу, добавить сплетен, слухов и в итоге получить потрясающую историю. Насчет того, чем занималась Тесса. Уж извини, что говорю об этом. Ты и сам все знаешь.

Джастин тупо покачал головой. «Я ничего этого не слышу. Я все еще в самолете, и это дурной сон».

— К сожалению, не знаю.

Только сейчас Джастин заметил, какие маленькие у Пеллегрина глазки. А может, нормальные, но он научился их щурить под вражеским огнем, а врагом, как уразумел Джастин, Пеллегрин полагал всякого, кто в чем-то ему возражал или переводил разговор на темы, не получившие его одобрения.

— Язык нормальный? Тебе следовало остановиться на запеченном в тесте. Не такой сухой.

— Язык — превосходный, — ответил Джастин, с трудом удержавшись, чтобы не добавить, что он просил заказать именно запеченный в тесте. — И мерсо прекрасное. Прекрасное, как прекрасная девушка.

— Она тебе его не показывала. Свое великое сочинение. Их великое сочинение, уж прости меня. Это твоя версия, и ты за нее держишься. Так?

— Сочинение о чем? Полиция задавала мне этот вопрос. Элисон Лендсбюри тоже, пусть и не в лоб. Какое сочинение? — он изображал полное неведение и даже начал себе верить. Опять пытался получить информацию, прячась за личиной простачка.

— Тебе она не показывала, но показала Сэнди, — Пеллегрин запил эту фразу вином. — Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Джастин резко выпрямился.

— Она что?

— Абсолютно. Тайная встреча, и все такое. Извини. Я думал, что ты знал.

«Ты же обрадовался, поняв по моей реакции, что я ничего не знал», — подумал Джастин, все еще в изумлении таращась на Пеллегрина.

— И что сделал Сэнди с этими материалами?

— Показал Портеру. Портер завибрировал. Портер принимает решение раз в год, да и то по мелочам. Сэнди послал материалы мне. За двумя подписями и пометкой «конфиденциально». И подписи, и пометка не Сэнди. Тессы и Блюма. От этих героев гуманитарной помощи меня чуть не стошнило, между прочим. Представление плюшевых мишек для международных бюрократов. Отвлекся. Извини.

— И что ты сделал с этими документами? Ради бога, Бернард!

"Я — обманутый вдовец, нервы которого на пределе.

Я — невинная жертва ложных обвинений. Я — негодующий муж, которого моя гулящая жена и ее любовник лишили привычного жизненного уклада".

— В конце концов кто-нибудь скажет мне, что все это значит? — продолжил он сварливым голосом. — Я чуть ли не вечность просидел в доме Сэнди как под арестом. Он и не намекнул на тайную встречу с Тессой, Арнольдом или кем-то еще. Какое сочинение? О нем? — он по-прежнему стремился выудить из Пеллегрина крупицы информации.

Пеллегрин улыбнулся. Раз. Второй.

— Значит, для тебя это новость. Очень хорошо.

— Да. Новость. Я ничего не понимаю.

— Молодая женщина, вдвое моложе тебя, честолюбивая, энергичная, с широкими взглядами, свободных нравов, неужели у тебя ни разу не возникло желания спросить ее, а чего она, собственно, добивается?

«А ведь Пеллегрин злится, — отметил Джастин. — И Лендсбюри злилась. И я злюсь. Мы все злимся и все это скрываем».

— Нет, не возникало. И она не вдвое моложе меня.

— Никогда не заглядывал в ее дневник, никогда не снимал, по ошибке, разумеется, трубку параллельного телефонного аппарата. Не читал ее писем, не включал компьютер. Ничего и никогда.

— Именно так.

Пеллегрин размышлял вслух, не сводя глаз с Джастина.

— Значит, через тебя ничего не проходило. Не слышал ничего дурного, не видел ничего дурного. Потрясающе, — ему с трудом удавалось сдерживать сарказм в разумных пределах.