Верный садовник

— Здешнего или лондонского, старина? — вопросом на вопрос ответил Вудроу, изображая веселье. И Глория, которая слышала каждое слово через раздаточное окошко, соединяющее веранду с кухней, с радостью хряпнула бы его по голове чем-то тяжелым.

— Здешнего, в Найроби. Ее личные бумаги, письма адвокатов. Материалы семейного трастового фонда. Документы, которые дороги нам обоим. Я не могу оставить без надзора ее личную документацию. Она не предназначена для глаз кенийских полицейских.

— И какой же выход, старина?

— Я бы хотел поехать туда. Прямо сейчас. Как твердо и решительно! У Глории пела душа. Как решительно, несмотря ни на что!

— Мой дорогой друг, это невозможно. Эти писаки сожрут тебя живьем.

— Откровенно говоря, я в это не верю. Полагаю, они могут попытаться сфотографировать меня. Они будут выкрикивать свои вопросы. Если я им не отвечу, на большее они не пойдут. Поймаем их, пока они бреются.

Глория прекрасно знала, чем на это ответит Вудроу. Через минуту он будет звонить в Лондон Бернарду Пеллегрину. Так он поступал всегда, если хотел действовать через голову Портера Коулриджа и получить нужное ему указание.

— Вот что я тебе скажу, старина. А почему бы тебе не написать список нужных документов? Я как-нибудь передам его Мустафе, он их подберет и привезет сюда.

«Типичная реакция, — в ярости подумала Глория. — Уйти от прямого ответа, потянуть время, найти самый легкий путь».

— Мустафа понятия не имеет, как отбирать документы, — услышала она ответ Джастина, голос его оставался таким же твердым. — А от списка толку не будет. Его ставит в тупик даже список продуктов, которые надо купить в магазине. Это мой долг перед ней, Сэнди. Долг чести, и я обязан его отдать. Поможешь ты мне в этом или нет.

«Класс, он обязательно скажется, — мысленно зааплодировала Глория. — Здорово сыграно, старина». Но даже тогда ей не пришло в голову, пусть она просматривала самые неожиданные варианты, что у ее мужа могут быть личные причины для визита в дом Тессы.

Пресса не брилась. Джастин ошибся. А если кто и решил поутру привести себя в порядок, то проделывал это на травке перед домом Джастина, где репортеры и провели ночь во взятых напрокат автомобилях, выбрасывая мусор в кусты гортензии. Два африканца в полосатых, цветов американского флага брюках и цилиндрах продавали с лотка чай. Другие жарили кукурузу на углях. Сонные полицейские кучковались около побитой временем патрульной машины, зевали и курили. Их босс, внушительных размеров толстяк, с коричневым кожаным ремнем на животе и золотым «Ролексом» на руке, закрыв глаза, развалился на переднем пассажирском сиденье. Часы показывали половину восьмого. Над городом плыли низкие облака. Большие черные птицы то и дело менялись местами на проводах, выжидая момент, чтобы спикировать за едой.

— Проезжай мимо, потом остановись, — из глубины минивена скомандовал Вудроу, сын военного.

Они сохранили ту же диспозицию, что и днем раньше: Ливингстон и Джексон на переднем сиденье, Вудроу и Джастин — позади. На номерных знаках черного «Фольксвагена» стояли буквы CD, как, впрочем, и на половине автомобилей, разъезжающих по улицам Мутайги. Опытный глаз мог бы разглядеть на тех же номерных знаках символику британского посольства, но репортерам такого опыта, похоже, недоставало, поэтому никто не обратил внимания на «Фольксваген», проехавший мимо ворот и остановившийся чуть выше по склону. Ливингстон остановил минивэн, поставил его на ручник.

— Джексон, выйдешь из машины, медленным шагом вернешься к воротам дома мистера Куэйла. Как зовут твоего привратника? — последний вопрос относился к Джастину.

— Омари.

— Скажешь Омари, когда наш минивэн вкатится на подъездную дорожку, он должен открыть их в самую последнюю минуту и закрыть, как только мы въедем во двор.

Останься с ним и проследи, чтобы он сделал все, как я сказал. Давай.

Сразу войдя в роль, Джексон вылез из кабины, потянулся, поправил ремень и наконец направился вниз по склону к железным воротам. Под пристальными взглядами репортеров и полицейских встал рядом с Омари.

— Подавай назад, — приказал Вудроу Ливингстону. — Очень медленно. Пусть все поймут, что мы никуда не торопимся.