Верный садовник

И тогда мы сможем сказать тебе о жадных обстоятельствах в белых халатах. Вудроу движется к ним. Подходит чуть ли не вплотную, но ни одна голова не поворачивается. Они слишком увлечены спором. Он широкими шагами проходит мимо незамеченным. Их громкие голоса тают вдали.

Автомобиль Донохью стоял на подъездной дорожке. Увидев его, Вудроу пришел в ярость. Взлетел на второй этаж, принял душ, надел чистую рубашку, но ничуть не успокоился. В доме стояла необычная для субботы тишина, но, выглянув в окно ванной, Вудроу понял, в чем дело. Донохью, Джастин, Глория и дети сидели за столом в саду и играли в «Монополию».[22] Вудроу терпеть не мог все настольные игры, но к «Монополии» питал особую, ничем не объяснимую неприязнь, в чем-то схожую с неприязнью к «друзьям» и другим членам непомерно раздутой общины разведчиков. «Какого дьявола он посмел вернуться сюда, когда я настоятельно просил его держаться подальше от моего дома? И что это за муж, если он садится играть в такую веселую игру, как „Монополия“, буквально через несколько дней после того, как убили его жену?» Гости, как Вудроу и Глория частенько говорили друг другу, цитируя китайскую пословицу, подобны рыбе: на третий день начинают пованивать. Но Глория с каждым днем проникалась к Джастину все большим сочувствием.

Вудроу спустился вниз, постоял на кухне, выглянул в окно. После полудня, само собой, никаких слуг не просматривалось. «До чего приятно побыть одним, дорогой». «Только сейчас ты не со мной, а с ними. И выглядишь куда более счастливой в компании этих двух мужчин среднего возраста, которые, словно ласковые собачки, виляют перед тобой хвостом, чем в моей».

На столе Джастин посягнул на чью-то улицу и из своих фишек заплатил за аренду. Глория и мальчишки визжали от удовольствия, а Донохью протестовал, требуя оговорить время аренды. Джастин был в этой дурацкой соломенной шляпе, которая, как и все, что он надевал, идеально ему шла. Вудроу наполнил чайник водой, поставил на плиту, включил газ. «Приготовлю им чай, дам знать, что я вернулся… при условии, что они не слишком увлечены друг другом и таки заметят меня». Но вдруг передумал, вышел в сад, прямиком направился к столу.

— Джастин. Извини, что помешал. Но не могли бы мы перекинуться парой слов? — Повернулся к остальным, своей собственной семье, члены которой смотрели на него так, словно он на их глазах изнасиловал горничную: — Продолжайте игру. Мы вернемся через несколько минут. Кто выигрывает?

— Никто, — фыркнула Глория, а Донохью усмехнулся в усы.

Мужчины стояли в «камере» Джастина. Вудроу предпочел бы поговорить в саду, но сад, к сожалению, уже оккупировали. Так что им осталось лишь стоять напротив друг друга в неуютной спальне для гостей, в компании саквояжа «гладстон» Тессы, точнее, саквояжа «гладстон» отца Тессы, упрятанного за решетку. «Мой винный погреб. Его гребаный ключ. И саквояж ее знаменитого отца». Но, едва Вудроу начал говорить, как, к своему ужасу, обнаружил, что вокруг все разительным образом переменилось. Вместо кровати появился инкрустированный столик, который так любила ее мать. За ним — камин с приглашениями на каминной доске. А у противоположной стены, где от стальных балок отошла обшивка, возник обнаженный силуэт Тессы на фоне французского окна. Усилием воли он вернул себя в настоящее, и видение исчезло.

— Джастин.

— Да, Сэнди.

Но и во второй раз он попытался уйти от, казалось бы, неизбежной конфронтации.

— Одна из местных газетенок посвятила целый выпуск Тессе. Опубликовала воспоминания друзей.

— Как мило с их стороны.

— Там довольно недвусмысленно говорится о роли Блюма. Высказано предположение, что он лично принимал роды. Есть намек, что и ребенок, возможно, его. Извини.

— Ты про Гарта.

— Да.

Вудроу показалось, что голос Джастина звенит от напряжения.

— Да, конечно, в последние месяцы время от времени люди высказывали подобное предположение, а теперь, без сомнения, мы будем слышать его гораздо чаще.

И хотя Вудроу предоставил Джастину такую возможность, тот не заявил, что предположение это далеко от истины. Вот Вудроу и пришлось усилить напор. Наверное, где-то его подталкивало чувство вины.

— Они также утверждают, что Блюм поставил в ее палате раскладушку, чтобы спать рядом.

— Мы спали на ней вместе.

— Не понял.

— Иногда спал Арнольд, иногда — я. Менялись, в зависимости от рабочего графика.

— Ты не возражал?

— Возражал против чего?

— Того, что о них могли сказать, учитывая внимание, которое он ей оказывал… как выясняется, с твоего согласия, при том, что она вела себя здесь, в Найроби, как твоя жена.

— Вела? Она была моей женой, черт побери!