Верный садовник

Вилла Манцини располагалась у самого берега в северной части острова. Ветер, дующий с моря, трепал пальмы, перекатывался через каменные заборы, гремел ставнями и черепицей, заставлял стонать деревянные постройки. Один под лунным светом, Джастин долго стоял, пока его глаза привыкали к темноте, на том самом месте, где водитель высадил его, у входа в вымощенный камнем-плитняком двор виллы, с древним колодцем и прессом для выжимки оливкового масла. Вилла возвышалась перед ним. Два ряда тополей, посаженных дедом Тессы, окаймляли дорожку, ведущую от парадной двери к морю. Постепенно Джастин различил и домики для слуг, и каменные лестницы, и колонны, и другие элементы римской архитектуры. На вилле не светилось ни одно окно. Управляющий поместья уехал в Неаполь, согласно Хэму, решил развлечь невесту. Домики для слуг, перестроенные матерью Тессы (на острове ее предпочитали звать dottoressa[53] — не contessa[54]) в коттеджи для немецких туристов, арендовало туристическое агентство из Франкфурта.

Так что добро пожаловать домой, сказал он Тессе, на случай, если после длительного путешествия она не поняла, где находится.

Ключи от двери лежали на каменном выступе под деревянной крышкой, закрывающей колодец. «Первым делом надо снять крышку, дорогой… вот так… потом протянуть руку, и, если повезет, ты их ухватишь. Теперь тебе остается только открыть дверь, отвести невесту в спальню и заняться с ней любовью, ничего больше». Но он повел ее не в спальню, потому что знал место получше. Вновь подхватив чемоданы, пересек двор. В это самое время луна вышла из-за облаков, осветив ему путь, уложив белые колонны между тополями. В дальнем конце двора, пройдя короткой аллеей, напоминающей узкую улочку римского города, остановился перед дверью из оливкового дерева, с вырезанной на ней геральдической пчелой Наполеона: согласно семейной легенде, великий человек, ценивший и умную беседу, и еще больше отменное вино прапрабабушки Тессы, частенько бывал на вилле во время десятимесячной ссылки.

Джастин выбрал самый большой из ключей, вставил в замок, повернул. Дверь натужно заскрипела и открылась. «Здесь мы считали наши денежки, — на полном серьезе говорила ему она, наследница состояния Манцини, невеста и гид. — Сегодня превосходные оливки Манцини отправляются на переработку в Пъомбино. Но во времена моей матери, dottoressa, эта комната являлась святая святых. Здесь мы вели учет масла, кувшин за кувшином, прежде чем отнести их вниз, в cantina,[55]

где они хранились при постоянной температуре. Именно здесь… ты не слушаешь».

— Потому что ты меня возбуждаешь.

«Ты мой муж, и я буду тебя возбуждать, как только у меня возникнет такое желание. Слушай внимательно. В этой комнате каждый крестьянин еженедельно получал жалованье и расписывался, чаще ставил крест, в огромной амбарной книге».

— Тесса, я не могу…

«Не можешь что? Разумеется, можешь. С этим у тебя все в порядке. Здесь мы держали закованных в кандалы заключенных, осужденных пожизненно. Отсюда и глазок в двери. Отсюда и железные кольца в стенах. Заключенных сажали на цепь, пока они ожидали отправки на оливковые плантации. Ты мной гордишься? Я — прямой потомок рабовладельцев».

— Горжусь безмерно.

«Тогда почему ты запираешь дверь? Я — твоя пленница!»

— Навечно.