– Выпей воды, пожалуйста, Верочка, я боюсь, что к тебе вернётся припадок… Выпей!
Я напоил её из стакана как ребёнка.
– Если б я мог… если б, Верочка, милая, счастье моё, сокровище, если б я мог думать, что ты хоть столечко любишь меня, как я был бы спокоен!.. Но тут я стал ревновать тебя…
Жар разлился у меня в груди, бросился в лицо, зажёг щёки.
– Никогда не стал бы я ссориться с дядей… Верочка, видишь ли, если б за тобой стал ухаживать молодой человек, я не так бы мучился, как теперь, когда я думаю на дядю… Ах, какое это горе и терзание! Я терзаюсь, дядя терпеть не может, зачем я на глазах… Это всё его тревожит и раздражает, оттого что я подозреваю… Мне кажется, мы с ним видим друг друга насквозь! Для него лучше, если мы расстанемся!..
Глаза Верочки затуманились, но она молчала. Я сел и обнял её.
– Скажи же что-нибудь! Может быть я обижаю тебя неосновательно… Тогда прости меня. Но ты видишь, я люблю тебя и с ума схожу от любви… Я прилетел в Петербург для тебя… Не думай, что для денег… Это вдруг я выдумал предлог и чтоб отплатить чем-нибудь дяде. А я для тебя, для тебя! Я люблю тебя, Верочка! Рассей мои подозрения! Скажи, что я оскорбляю тебя, что я лгу, что ничего у тебя нет с дядей… Скажи!
Она молчала.
– Я жесток, Верочка, мне стыдно, что я пристаю так к тебе… Да что ж делать, когда я измучился, и у меня нет других мыслей и других разговоров. И ты сама пришла ко мне… Значит, и ты хочешь развязки… Хочешь, да?
Я слышал, как дрогнул её стан и точно потеплел под моей рукой. Она сказала:
– Сделай так, чтобы помириться с папа.
Она подняла на меня глаза, кроткие и лучистые, со следами невысохших слёз на ресницах.
– То есть, что? То есть, ты требуешь, чтоб я оставил у него деньги? Неужели это значит помириться?
В её глазах стояло недоумение; я ясно видел, что она боится меня, – боится, что я не соглашусь.
– Папа надо деньги, – произнесла она.
– Не называй его папа! – вскричал я. – Какой он тебе папа! Он тебе чужой человек! Или нет, он тебе близок?.. Крепко… ужасно близок?.. Да?.. Да скажи же?!
Меня злость разбирала.
– Так он тебе близок? Так? – спрашивал я и больно обнимал её. – Так всё же он не папа?! А впрочем, папа, папочка, папаша! Ха-ха!
– Мне страшно тебя…
– Полно, Верочка, нашла страшное… Ах, я жалкий человек! Зачем я полюбил тебя, зачем люблю?..
– Пусти…
– Пустить тебя? Ну, разумеется, я тебя не удерживаю!
Я оттолкнул её.
– Саша!
Она заплакала опять, но тихими слезами, которые светлыми струйками сбегали по её пальцам. Я стоял, заложив руки в карманы. Я был груб, мне хотелось побить её.
– Долго это будет продолжаться?
– Пощади его! – отвечала она.
– Всё он да он! Верочка, он почти втрое старше тебя! Как можно любить его!.. Послушай, дитя моё! Мне опять пришла мысль: ну, что если я обижаю тебя напрасно! – я подошёл к ней и снова обнял её. – Ты не можешь его любить!.. У него отжившие взгляды… Он… эгоист…
– Он добрый, – прошептала она.
Пальцы мои хрустнули.
– Да, очень добрый, – продолжала Верочка, отнимая руку от лица и вытирая глаза платком, на котором красовался вензель Сергея Ипполитовича. Этот вензель лез в глаза. – Хороший и славный… Он тебя любил и любит, хоть ты ему зло делаешь.
– Да, любя меня, он полюбил тебя!..
– Что тут дурного? – спросила она, с загоревшимся взглядом, придавшим пропасть очарования её лицу. – Я тоже люблю его!
Я впился в неё глазами. Вот когда она недосягаема! Девочка стала женщиной.
– Прости меня, – прошептал я.
– Саша, милый! – начала она кротко. – Я не могу на тебя сердиться. Ты меня прости… Но ты не станешь мстить… Не правда ли?
Она ласкалась ко мне.
Я сказал:
– Верочка, не скрывай от меня…
– Ничего не буду!
– Неужели эта близость у вас давно? – спросил я. – И разве он после этого не эгоист самый…
Я не мог найти слова. Верочка покраснела.
– Молчи, Саша! О какой близости говоришь? Или, впрочем, зачем лгать? Да, я – его любовница! – прибавила она, подняв голову.
– Любовница!
Я заломил руки, она наклонилась ко мне.
– Итак всё это правда! – вскричал я с отчаянием.
– Не тоскуй, я расплачусь. Саша, что же ты? Помиришься с ним? – начала она.
– Ни за что!! – вскричал я, сжав кулаки и вскакивая как ужаленный.
Я ходил по комнате. Верочка, засматривая мне в лицо, ходила возле меня и говорила:
– Полно, Саша, милый Саша!
– Ответь, – шёпотом проговорил я, – тебя «наслал» сюда дядя? Он приказал тебе просить меня? Кого ты любишь!.. Старого негодяя! Он посылает тебя устраивать его денежные дела! Даже Эмма ушла, чтоб не мешать? Ха-ха-ха!..
– Тсс! – произнесла она, и опять засверкали её глаза.
От огня, которым зажглось её чудесное лицо, высохли следы недавних слёз её. Она точно никогда не плакала и не была слабым ребёнком.