Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля

Однажды, в ходе совета, Людовик XIV сказал ей:

– Пап именуют ваше святейшество; королей – ваше величество, принцев – ваша милость; а вас, мадам, надо было бы называть ваша твердость.

Очень довольный своей шуткой, он отныне только так и обращался к ней. И можно представить себе, какое выражение появлялось на лицах у иностранных послов, когда король во время официальных приемов поворачивался к мадам де Ментенон со словами:

– Что скажет об этом ваша твердость?

* * *

В конце 1691 года эта женщина, которая занималась решительно всем, постановила, что мадемуазель де Блуа, сестра ее любимого «ребенка», герцога Мэнского, должна выйти замуж за герцога Филиппа Шартрского, сына Месье и принцессы Пфальцской.

Мадемуазель де Блуа было пятнадцать лет, герцогу Шартрскому – семнадцать.

Этот юноша уже начал свою блистательную карьеру на любовном поприще. Правда, в этом ему оказал неоценимую помощь наставник – аббат Дюбуа. Вечером, завернувшись в плащ, достойный священнослужитель отправлялся на поиски молоденьких белошвеек, покладистых горничных или пухленьких прачек, чтобы отвести их в покои своего ученика.

И юный герцог до рассвета исправно выполнял домашние задания, руководствуясь богатым жизненным опытом воспитателя.

«Уже в тринадцать лет мой сын стал мужчиной, – с гордостью писала принцесса Пфальцская, – его обучила одна знатная дама».

Речь шла о мадам де Вьевиль, чьи наставления не пропали втуне. В пятнадцать лет Филипп, желая поделиться накопленными познаниями с приближенными, заманил в свою спальню тринадцатилетнюю девочку Леонору, дочь привратника в Пале Рояле. Увы! не овладев еще в должной мере наукой любви, он излишне затянул момент наивысшего наслаждения, хотя ему следовало подумать о последствиях. В результате Леонора забеременела.

Рассерженный привратник пришел жаловаться принцессе Пфальцской. Та, расхохотавшись, заявила, что счастлива: сын уже научился преподносить подарки девушкам.

Когда же отец Леоноры сделал попытку возмутиться, она наговорила ему таких вещей, что бедняга был совершенно оглушен. В качестве последнего аргумента он услышал от нее следующее: «если бы его дочь не давала другим надкусывать свой абрикос, то ничего бы и не случилось».

Привратник ушел в ужасе. Он и представить себе не мог, что принцесса способна изъясняться подобным образом.

Однако принцесса Пфальцская ни в чем не походила на обычных принцесс. Эта толстая баварка, дочь курфюрста Пфальцского, разительно отличалась от изящной Генриетты Английской, которую заменила в постели и в сердце Месье.

Свою собственную внешность она описывала с юмором: «Жир мой располагается не самым лучшим образом, что меня не красит. У меня, простите великодушно, задница устрашающих размеров, огромные бедра и плечи, обвислое брюхо, плоские шея и грудь; говоря по правде, я безобразна, но, по счастью, меня это совершенно не волнует…»

А в заключение она добавляет: «Я квадратная, как игральная кость…»

У этой женщины не только бицепсы были, как у грузчика, – она и выражалась соответствующим образом, и король несколько раз делал ей замечания по поводу излишне вольных словечек. Сохранилось любопытное письмо, где она жалуется на головомойку, полученную от Людовика XIV.

Вот оно:

«Король прислал своего исповедника к моему и закатил мне сегодня утром жуткую головомойку, упрекая в трех прегрешениях. Во-первых, я несдержанна на язык и посмела сказать Монсеньеру дофину, что у него „ни кожи, ни рожи“. Во-вторых, я позволяю своим фрейлинам заводить ухажеров; в-третьих, я шутила с принцессой де Конти по поводу ее ухажеров, и эти три вещи так рассердили короля, что он запретил бы мне появляться при дворе, если бы я не была женой его брата. Я же отвечала: что касается Монсеньера дофина, то я и в самом деле ему это сказала, однако мне всегда казалось, что нет большого греха, если женщина не испытывает влечения к мужчине… А если я говорила откровенно об его… (следуют два слова, которые невозможно цитировать), то здесь вина короля, а вовсе не моя. Он сто раз повторял при мне, что в семейном кругу скрывать нечего. Если он больше так не думает, то надо было меня предупредить…»

Принцесса Пфальцская не только изъяснялась как кучер и писала непристойные письма, но и вела себя чрезвычайно неприлично. Так, она любила принимать друзей, сидя на стульчаке, и вести с ними разговоры, сюжет которых несложно угадать; и в целом она обожала непристойности, шокирующие общество, к чему, в частности, был очень чувствителен Людовик XIV.

* * *

Несмотря на столь вольные манеры, принцесса Пфальцская очень гордилась своим высоким положением и смотрела сверху вниз на прочих придворных. Когда она узнала, что король и мадам де Ментенон собираются женить герцога Шартрского на мадемуазель де Блуа, то впала в ярость и заявила:

– Не желаю, чтобы мой сын вступал в брак с незаконной дочерью шлюхи…

И добавляла с чувством, отчего начинал гневно колыхаться ее двойной подбородок:

– Конечно, подобное могла придумать только эта старая задница…

Она имела в виду мадам де Ментенон.