Вершалинский рай

— Требуют, значит, верят, как мулле из Крушинян? Тэ-эк… Проходил мимо твоей святой постройки… И под колокольню, вижу, поставил рабочих. Ждут тебя. Разлеглись на траве цыганским табором… Еще когда-то, помню, парни Голуба любили говорить: «Попы, долгогривые шавки, пропили церкви, продались панам, живоглоты, и нет в них веры…» Так оно и есть на самом деле! Несчастные, забитые люди мотаются по белу свету, правды ищут, не знают, где приткнуться, а ты их обманываешь, манну небесную обещаешь! Муллой у нас стать легко, трудней человеком! Ох, с огнем играешь, Альяш! Не приведет к добру твоя игра, погубит она тебя, попомнишь мое слово!.. Зачем это тебе, старому человеку?! Одумайся, брось все это, пока не поздно! Построил церковь — и ладно, нехай молятся, кто уж так хочет. Так нет — вон что выдумал, холера!.. Ну какой из тебя пророк?! Теперь ученым надо быть для этого, а ты только расписаться можешь да книжку с грехом пополам прочитать. Только деревню смешишь, теперь таких грамотеев полно…

Альяш, не поднимая головы, молча зашагал от Базыля.

— А-а, не любишь правду?! Иди, иди! — Базыль только теперь стал высекать огонь. — Беги, беги… Погоди, еще вспомнишь меня!

— Больно умный! — не оборачиваясь, буркнул Альяш. И напустился на подвернувшегося малыша: — Чего уши развесил? Марш домой, щенок! Шляются байструки, людям проходу нет от них! Вот я вас хворостиной!..

5

Толпа перед церковкой насторожилась: церковный сторож железным шворнем ударил по висящему на перекладине рыжему лемеху:

— Дзинь! Дзинь! Дзинь!..

— Идет! — прокатилось приглушенно по толпе.

Мужики посрывали шапки и вместе с бабами дружно бухнулись на колени. Впились глазами в сутулую фигуру и окаменели.

Отзвонив свое, Фелюсь сунул шворень в дырку лемеха и пошел заниматься другими делами. За это время Альяш подошел вплотную к людям и остановился. Первым делом скосил глаза на мужиков, что гасили известь на фундамент для колокольни, и даже пересчитал их: правильно Базыль говорил, вышли на работу все семеро. «Надо им сегодня уплатить хотя бы по десятке, а то еще бастовать вздумают!..»

Альяш постарался представить себе, какой вид будет у колокольни, потом сумрачным взглядом обвел площадку с подарками, полотняными палатками торговцев с развешанными товарами, седую, как земля, толпу одетых во все домотканое людей, напряженно ждущие лица женщин, любопытствующие глаза детей, приведенных матерями, и тоже замер.

Так несколько минут и разглядывали они друг друга.

Летели две желтые бабочки, обгоняя одна другую. В мертвой тишине одиноко и жалобно проблеяла пожертвованная овца. Из кузницы в Плянтах долетел ритмичный перезвон наковальни. Со свистом распорол мощными крыльями свежий воздух аист, сделал два круга над взгорком, растопырил перед спуском лапы и стал спокойно снижаться на выгон, будто съезжая с ледяной горки. А надо всем этим в безбрежной синеве неба, точно подвешенные на серебряных нитках, так же беззаботно и радостно, как сто, тысячу и десять тысяч лет тому назад, звенели равнодушные ко всем бедам и заботам невидимые жаворонки.

До сих пор при встрече с людьми Альяш не испытывал жалости и сострадания к ним, обращался с ними бесцеремонно и резко. Сегодня его будто подменили.

— Я не владыка, наденьте шапки, припекает ведь! — негромко сказал он старикам, стоящим на коленях с обнаженными головами и в упор смотревшим на него.

— Ничего, постоим и без шапок, невелики паны! — так же негромко и спокойно ответил за всех жертвователь коровы из Глинян.

— Бог ни травы, ни ржи, ни лесу не сравнял, а ты на примете у господа! — послышалось из толпы.

— Превознес тебя бог над другими, а превознесенному завсегда уважение! — льстиво подхватили женщины.

Альяш не ответил. Собираясь с мыслями, он глубоко вздохнул, сочувственно покачал головой и заговорил, не поднимая глаз, как бы про себя:

— Бабы вы мои, мужики, чада мои! Сбились вы в кучу, как бездомные овечки, не знаете, какого бога шукать!.. Попы, долгогривые шавки не любят вас, не любят! Терпеть они нас не могут!.. — Он поднял голову. — Знаю я их! Им лишь бы молебен отбухать да деньги вырвать у вас! Нет у них никакой веры! Нету! Пропили они ее, прокурили, панам продались, живоглоты!

Толпа ждала таких слов. Сплоченная единством судеб, настроений и желаний, нашедшая их выражение в этих словах, толпа готова была выполнить любой приказ Альяша. Она напоминала сухую солому, к которой поднесен горящий факел.

— Ох, продают нас, продаю-ут! — прошамкала беззубым ртом одна бабка.

— Еще как! — завздыхали в разных местах.

— А чего ты от них хотела?! — живо повернулся Альяш к беззубой бабке, словно вступал с ней в спор. — Об этом даже в Библии написано. Шел один человек в Иерусалим. Напали на него разбойники, полтораки разные… Раздели его, избили, искалечили и бросили чуть живого. Мимо шел поп, покосился на избитого и пошагал себе дальше. Прошел дьячок — и тот мимо! А увидел ограбленного мужик самаритянин — сжалился. Остановил своего осла, слез, перевязал человеку раны, довез его до корчмы, да еще и грошик оставил на лечение!