Вершалинский рай

Первые дни весь этот спектакль воспринимался ими как нечто несерьезное, как сон. Теперь же люди присматривались к односельчанину, будто хотели убедиться, тот ли это человек, которого они давно знали. Но Альяш не забыл, как земляки злорадствовали, обзывали его сумасшедшим, когда он скандалил с женой и детьми, продал хозяйство и без сожаления вложил деньги брата в строительство церковки. Теперь он испытывал мстительное удовлетворение, косым взглядом отмечая тени за заборами. В выгоревшем кожухе, со связкой мотыг навстречу ему шагал высокий и сухой, как жердь, Базыль Авхимюк — единственный на селе человек, которого Альяш уважал.

— День добры! — приветствовал он друга.

— Здоров, пророк! — остановился Базыль, добродушно улыбаясь в реденькие, прокуренные усы, из-под которых виднелись выщербленные, но еще крепкие, как когти, прокуренные зубы.

Ребятишки остановились поодаль, пожирая глазами двух патриархов и ловя каждое их слово. Один победил когда-то страшного бандита, другой прославил село. Хоть и маленькая Грибовщина, куда ей до Плянтов, Острова, Гуран или Нетупы, а церковку видно из Кринок, о ней знают даже в «Амэрике»!

— Ну как жизнь? Все хлопочешь? — спросил Базыль. — Вижу, горбишься уже, пыль ногами загребаешь! А как же мне-е? Я-то ведь постарше — на десять месяцев! Ничего, годиков пятнадцать еще поскрипим, а!

— Не думал еще об этом, некогда было! — уклончиво ответил пророк. — А, о чем говорить! Помирает сперва не тот, кто худ, а тот, кому суд!

— Верно, кому как выйдет! Это так…

Старики помолчали.

— Купил? — Альяш осуждающе дотронулся до железяк со свежими следами закаливания. — Барынями стали твои бабы, что руками картошку не выбирают?! Вижу, и рожь, кое-кто косой начал убирать, — вздохнул он. — Разврат все это. Скоро в перчатках на работу будут выходить, черта тешить…

— Пустое говоришь, Альяш! — посерьезнел Базыль. — Твой батька сколько времени уборку проводил? Пять недель! Потому что в поле шла только Юзефина с серпом, а Лаврен — то на ярмарку в Берестовицу ехал, то — выпить к Хайкелю… А зять твой, Олесь, зерновые все за неделю кладет косой, а баба его имеет зато время около детишек побыть!.. Боимся все нового!.. Вспомни: когда детьми были, дощатый пол считался грехом! А как бабы из курных хат перебираться не хотели, помнишь?.. Отцы наши даже плуга боялись, думали, что после него рожь не станет расти. «Плугом пахать — хлеб шилом есть», — твердили. Одними волами поле обрабатывали. Пугали друг друга, что конь копытом пашню испоганит. Каждый хозяин парой быков хвалился: «Вол — божий сокол, зверь крещеный, он Христа нянчил, а конь — чертов подгузник, ему неровня!» А теперь где те волы?.. Хоть и на деревянных осях, вижу, ездишь, да с лозовыми жгутами вместо тяжей, а пашешь не сохой, в плуг своего буланчика запрягаешь! И постолы не носишь, как твои богомольцы!

— Сапоги обувать удобнее.

Альяшу было неприятно, что их слушают дети. А его друг все напирал:

— Нет, любишь, чтоб ноги сухие были! И в тот Кронштадт не пешком, как все праведники в Журовичы ходили, — чугункой ездил, как пан Деляси, ха-ха!

Пророк виновато опустил голову.

— А мотыги — это тебе не пальцами в земле ковыряться! Посажу их на черенки — все Ганде моей с невесткой меньше нагибаться. Вот выбрал время, накинул кожух на плечи, чтобы солнце овечью шкуру жгло, а не мою, и сходил в кузницу в Плянты, взял три штуки за пуд ржи. Осенью — как найду их!

— Все равно непорядок! Погляди, как молодые с родителями обходятся, — никакого уважения! Даже моя Ольга и та, сучка, прибежала, чтобы я…

— Альяш! За что же они уважать-то нас с тобой будут? Возьми кринковского Хайкеля. Отделил сына, зятя взял Голде, капитал каждому выделил, да еще и помогает, пока они на ноги не встанут. А что я своим дам?.. Ты вот своих просто выгнал из хаты — и все! А кто на свет этих детей пустил? Мы же с тобой пустили! У псов тоже так: подрастут щенята и родителей своих сторонятся, грызут…

Базыль кинул мотыги под забор, вытащил кисет, огниво и стал сворачивать цигарку. Плечистый, худой, с прокуренными усами, он с высоты своего роста, щурясь, смотрел на друга, будто заглядывал в колодец.

— Ну, а из консистории так и не едут освящать церковь?

— Не едут.

— Чего они так тянут?

— …

— Ничего, припрутся! Такого попы не упустят, съедется их, как собак!.. Дак ты, значит, шагаешь к богомольцам?

— Что поделаешь, требуют люди!.. Я верю в бога, а они в меня верят.