Вершины не спят (Книга 2)

Когда в вечер перед сходом, в четверг, по аулу опять раздался голос Исхака: «Слушайте! Слушайте!.. Люди должны подумать и голосовать за закрытие мечетей...» — Астемир был дома. И вот тогда его потянуло рассказать о своих сомнениях Думасаре. Он ожидал от жены гневных слов, обращенных в адрес Инала, но Думасара лишь задумчиво проговорила:

— Да, так оно и есть.

— Что «так оно и есть»?

—  В старину были люди, которых можно было купить, продать, обменять, даже срезать с их спины кожу на подметки... Не было такого закона, который охранял бы их. Они становились как бы зернами, выпавшими из мешка, их мог склевать петух, индейка и даже утка. Только не помню, как назывались эти люди.

—  Хабзенша они назывались, — угрюмо сказал Астемир.

—  Правильно! Так вот, — продолжала Думасара, — муллы у Советской власти и есть хабзенша. Любая птица их может склевать, даже утка. Клянусь аллахом, ваш головной журавль, как ты называешь Инала, первым подберет эти зерна, а подберет, запомни, Астемир, во вкус войдет и начнет бить и клевать всей силой клюва. Он не удовольствуется рассыпанными зернами. Попомни мои слова, будем живы, рукою возьмем то, чего сейчас едва затрагиваем словами... Беда! Беда!.. Вот ты будешь главным там, где будут чистить коммунистов. Я не знаю, как это будут чистить их, но, думаю, хорошо бы почистить и перья вашего журавля. Чей-то клюв на это годен? Не Казгирея ли? Он никогда не склонялся ни перед кем. Я помню, еще тогда, когда был у нас Степан Ильич, они вместе разъясняли людям ленинский декрет: всем мусульманам свобода! Я помню, он об этом в своей газете писал... Забыли! Забыли все! Уж не словами — клювом бьют...

—    Валлаги! До чего договорилась ты, — запротестовал Астемир, хотя Думасара и говорила как раз именно то, что беспокоило его самого. Ему не хотелось, чтобы это было правдой, он приискивал оправдания для Инала, слишком привык он верить ему, и горько было бы разочаровываться.

—    Почему ты так несправедлива к Иналу?

—  Из каких его поступков я почерпну справедливость?

—  Ты разве не знаешь, что он выпустил Ахья из тюрьмы?

 Этот довод на минуту как будто заставил Думасару призадуматься.

— Это верно, — сказала она, — из тюрьмы он выпустил, но еще неизвестно, куда он его направит дальше. Инал — двойной и тройной человек.

—    Как так — двойной и тройной человек, что это значит?

—    А вот, как в театре, как в пьесе, которую будет представлять Лю: с нами он один человек, а когда представляет, становится другим человеком... Разный, разный он! Беда! Беда! Цены падают — по этой причине все беды...

—    Вот видишь, до чего договорились: цены падают, и это тоже плохо. Что же плохого в том, что цены падают? Это как раз хорошо.

—    Нет, это очень плохо. Я говорю не о тех ценах, что на ситец, мыло, муку, я говорю о цене человеческой жизни, вот какая цена падает... Вот Казгирей сочинил свою пьесу «Калым». Что значит «калым»? Цена. О чем эта пьеса? Я так полагаю, что эта пьеса о том, как надо поднять цену на человеческую совесть. Вот главная цена человека. Вот что говорит пьеса Казгирея. Очень хорошо, что завтра будет представление. Если все поймут, что хочет сказать Казгирей, будет очень хорошо... Да боюсь я, Астемир, что не все поймут это...

Возможно, их разговор и продолжался бы, но тут Думасара и Астемир услыхали голоса Лю и его товарищей: артисты шли по улице вслед за лошадкой Исхака, закончившего объезд, несли на палке новую стенгазету с портретом артистки Тины. Артистка шла вместе с мальчиками, и все они выкрикивали хором:

—  Слушайте! Слушайте! После схода будет представление пьесы «Калым»! История о том, как справедливость побеждает несправедливость... Представление о том, как юный комсомолец победил старого муллу...

За комсомольцами уже бежала орава голоштанников-мальчуганов. Застенчивые девочки с завистью провожали глазами шествие. Собаки ожесточенным лаем отзывались на детские голоса, из-за плетней и тут и там показывались то головы старух в платках, то лохматая папаха старика. Наиболее смелые выходили навстречу, останавливались перед стенгазетой и начинали соревноваться в степени своей грамотности и просвещенности. Каждый старался прочитать то, что написано крупными буквами.

Прочитав слово «Калым», Давлет тут же заметил:

—    Калым! Разный бывает калым.

—    А ты, может быть, и слово неправильно прочитал, — усомнился Масхуд. — Скажи, Лю, правильно ли прочитал написанное слово Давлет?

Лю подтвердил, что слово прочитано правильно.

Но Давлет все-таки обиделся. Он не преминул напомнить, что обучился грамоте еще до ликбеза, в тюрьме.

—   Давлет не может забыть, сколько счастья принесла ему тюрьма, — не без ехидства заметил Муса.

Не остался в долгу и Давлет.

—     В тюрьму попадают только мужчины высокой цены, — заявил он. — Так я слышал от Жираслана. Тюрьма — это дом для настоящих джигитов, трусливый и хилый человек в тюрьму не попадет. Так что, Муса, не хлопочи, тюрьма не для тебя.