Вершины не спят (Книга 2)

Дед Цац многое предвидел и многое понимал. Он понимал, что не всегда право первого выстрела выпадает именно тому, на чьей стороне справедливость. Он знал и больше: нередко голос разума полезней, чем гром выстрела. И он предпочитал голос человека грохоту стрельбы. И я в конце концов унаследовал поясок моего деда вместе с его душой. И вот теперь, Степан Ильич, я прошу тебя принять этот поясок как символ нашей общей веры в грядущую мудрость, в совесть человека.

Великий русский народ, наследующий Радищеву, Пестелю, Ленину, осеняет светом своей души нашу маленькую Кабарду. То, что непонятно мне, тебе понятней. То, что непонятно тебе, будет нормой и обычностью для нынешних моих учеников. Жгучую заботу, с какой я надеялся оградить мой народ от страданий и несправедливости, мы должны перенести на наших детей, думать о здоровье и жизнерадостности этих душ. А мой корабль идет ко дну. Вокруг буря. Не только тень орла упала на меня... ночь! И где-то далеко, на горизонте, закатывается в тучу голубой полумесяц. Но ты, Степан Ильич, слышишь не призыв к спасению, а предупреждение: бойся несправедливой и беспощадной силы, присваивающей себе право поборника правды.

Если сможешь — с мольбой об этом я вновь возношу к тебе мои ладони, сердечный друг Степан Ильич, — обереги от ударов мою жену Сани и моих мальчиков, пускай тень, упавшая на меня, не затронет их души! Пускай небо Кабарды никогда и ничем не будет омрачено в их глазах. Небо моей родины должно стать светлым небом их отечества, пусть запах кабардинской земли станет сладчайшим запахом мира, чистота снежных вершин станет чистотой их гражданских помыслов! Не ради мрака, а ради света пробуждались силы революции, которую и я старался защищать, как мог...»

Степан Ильич, очевидно, не дочитал письма до конца, но он понял, вернее, угадал, почувствовал главное. Он уже не мог оставаться здесь на безлюдной аллее городского сада, в обществе Лю и Макки, шутить с ними, он деловито спохватился, записал адрес Макки, попросил у нее разрешения взять Лю с собой и сказал ему:

—   Пойдем, Лю, будем звонить в Нальчик.

По голосу и глазам Степана Ильича Лю понял, что он соучастник очень важного дела взрослых.

И Лю оказался вдруг в большом кабинете с большими столами, с несколькими телефонами. Комната была гораздо больше любой классной комнаты, что в глазах Лю было пределом. Здесь могла бы вместиться вся школа, целая мечеть. А в глубине огромной комнаты за маленьким столом сидел человек, которого Лю не сразу заметил. Он что-то писал, но Степан Ильич смело спросил его:

—     Из Нальчика не звонили?

—     Нет, не звонили, а почему бы?

—     Нужно звонить, вызывать Инала.

—     Что такая срочность?

—     Там что-то нехорошее. Не напрасно я поторопился, нет, не напрасно.

—     Ну, что там еще? Ведь там же Курашев... а это кто с тобой?

—     Познакомься, это Лю Баташев, сын Астемира Баташева из Шхальмивоко, с ним переслали письмо от Астемира и от Казгирея Матханова — на, прочти...

Чужой человек за широким столом взял письмо из рук Степана Ильича.

—   Банды кишат там в горах. Там разве был только один знаменитый Жираслан! Маремканов не может справиться с ними. Оно, действительно, не легко, и я думаю, тут главная причина его раздражительности, — сказал человек и углубился в чтение.

Степан Ильич взялся за телефонную трубку, приговаривая:

—  Перегибы, перегибы... головокружение... Пора отрезвляться... Забывают Ленина: никакими местными условиями нельзя оправдать беззаконие... Нальчик? Это ты, Инал? Маремканов?

Связь с Нальчиком установилась быстро.

Лю слышал, как Степан Ильич требовал Инала Маремканова и, должно быть, начал с ним разговор, — Лю даже казалось, что он слышит знакомый басистый голос в квакающих звуках, исходящих из трубки.

То, что испытывал Лю в большой комнате-кабинете, было сильнее всего, что чувствовал он с минуты отъезда из Нальчика. Первые впечатления в вагоне поезда, пересадка, расставание с Астемиром, толпы людей на вокзале и потом на улицах Ростова, встреча с Маккой, со Степаном Ильичом — все, казалось, отступает перед чувством ответственного соучастия в каком-то важнейшем деле взрослых, это чувство овладевало всем существом Лю. Ему было необыкновенно интересно, почти весело и одновременно страшно в этой большой, светлой и почти пустой комнате, где, как понимал Лю, Степан Ильич и незнакомый человек решают участь Казгирея.

Лю слушал, затаив дыхание, то, что Степан Ильич говорил в телефон.

—  Это все не оправдание, — сердито говорил Степан Ильич. — Довольно перегибать палку. Еще не научились, еще вам не ясно? Немедленно освободите Казгирея Матханова из- под стражи, — все более сердился Степан Ильич. — Если здоровье Матханова позволяет, сейчас же отправьте его домой... Я сам сегодня буду говорить с Сани, вызову ее... Я буду здесь, пусть позвонит мне Курашев...