Вершины жизни

Гладстон проделал очень тонкий трюк, — и только «партия твердолобых»… этого не понимает, — когда буквально накануне обесценения земли в Ирландии (как и в Англии), вследствие ввоза хлеба и скота из Соединенных Штатов, он предоставил в распоряжение земельных собственников государственное казначейство, чтобы они могли продать ему эти самые земли по цене, которой они уже не стоят.

Действительные трудности земельной проблемы в Ирландии, которые вовсе не являются трудностями исключительно ирландскими, так велики, что единственный правильный путь разрешить ее — было бы дать ирландцам гомруль и таким образом заставить их разрешать ее самим. Но Джон Буль слишком туп, чтобы понять это.

Как раз пришел Энгельс. Он шлет тебе сердечный привет, и так как уже время сдавать почту и я не смогу отложить окончание письма, придется его оборвать.

Привет Джонни, Гарри и «славному» Вольфу (он действительно чудесный мальчик), а также папаше Лонге.

Твой Old Nick».

Как-то томным унылым днем Женни почувствовала себя особенно плохо. Ленхен вязала у ее изголовья маленькие чулочки для своего любимца шалуна Джонни Лонге. Женни отдалась мыслям, и на ее резко исхудавшем пепельно-сером лице мелькала иногда, несмотря на боли, легкая, нежная усмешка.

— Знаешь, о чем я думаю, Ними? — спросила она подругу.

— О том, чтобы скорее быть здоровой, — ответила Ленхен и закашлялась, чтобы скрыть волнение.

— Нет, Ленхен, нам-то незачем обманывать друг друга. Ты ведь не какая-нибудь сентиментальная барыня, ты очень сильная, но тебе понадобится быть еще сильнее. Ты должна поддержать бедного Мавра, когда меня не станет. Он ведь большой ребенок во многом житейском, и это для него ужасное испытание. Я так боюсь, выдержит ли он. Ты и Энгельс поможете ему устоять. Ну, не сморкайся так громко. Не будем говорить о будущем, когда вы останетесь без меня. Знаешь, Ленхен, я сегодня все время вспоминала стихи Мавра, посвященные мне. Он никогда не был хорошим поэтом, и, однако, как много искреннего чувства умел вложить в каждую строчку.

— Он любил, любит и всегда будет любить тебя, — сказала Ленхен. — И я тоже, моя дорогая Женни. А впрочем, хотелось бы мне видеть человека, который не любил бы такую женщину, как госпожа Маркс.

— Вот это уже глупости. Ладно, ладно, не сердись. Я знаю, что нужна еще Карлу, тебе, детям и немногим другим людям, и вовсе не собираюсь умирать. Нет и нет. Я буду жить. Верь мне.

В это время раздался стук у входной двери, и Ленхен, отложив вязанье, вышла из комнаты. Женни достала из-под подушки тетрадку с рукописными стихами, придвинула ближе лампу на ночном столике и начала читать посвященные ей девятнадцатилетним юношей Марксом сонеты.

Как часто вместе с мужем она смеялась над этими слабыми поэтическими опытами.

— Сочинительство, риторические беспомощные размышления, — говорил Маркс о своих стихотворениях.

«Но зато сколько в них большой любви», — возразила ему мысленно Женни.

Женни! Смейся! Ты удивлена:
Почему для всех стихотворений
У меня одно названье: «К Женни»?
Но ведь в мире только ты одна

Для меня источник вдохновений,

Свет надежды, утешенья гений,
Душу озаряющий до дна.
В имени своем ты вся видна!

Имя Женни — каждой буквой — чудо!
Каждый звук его чарует слух,
Музыка его поет мне всюду,
Как волшебной сказки добрый дух,
Как весенней ночи трепет лунный,
Тонким звоном цитры златострунной.

Женни откинулась на подушку и полузакрыла глаза. Она чувствовала себя такой слабой, точно ей вскрыли вены и жизнь, как кровь, вытекала из ее тела.

А в памяти громко звучали сонеты любимого. И она улыбалась.

Именем твоим, страниц не числя,
Тысячи могу заполнить книг,
Так, чтоб в них гудело пламя мысли,
Воли и деяний бил родник,

Бытия открылся вечный лик,
II весь мир поэзии возник,
И неистощимый свет эфира,
И восторг богов и скорби мира.

Имя Женни я могу прочесть
В звездной зерни, и зефир небесный
Мне его несет, как счастья весть.
Я навечно буду вновь и вновь
Петь о нем — да станет всем известно:
Имя Женни есть сама любовь!

Женни подумала о том, что жизнь была к ней благосклонна, ниспослав такую любовь, которая могла бы равняться но силе и верности разве что чувствам Ромео и Джульетты, Паоло и Франчески.