Вершины жизни

«Прочел я, глубокоуважаемая Галина Осиповна, данный мне оттиск. И продолжение не уступает началу. Буршикозность Маркса и его антураж очень выпукло даны. Усмотрел я, что бедного Стока и др. уже начинают наказывать. Что же с ними будет дальше?! Кстати: плетей не было почти вовсе в Германии, — а орудием были: 1) розги (Rutten), 2) Ochsenzienier (англ. bull’spizzle), т. е. длинный и тонкий ременный хлыст. Когда будет отдельное издание — исправьте. Еще (из мелочей): Маркс подавал свои ученические работы очень разборчиво переписанными, их иначе не приняли бы ни в коем случае, это требовалось как conditio sine qua non. Его почерк в позднейших рукописях ничего общего не имеет с подававшейся учителям перепиской.

Но все это мелочи и пустяки, на которые никто не обратит внимания и не заметит (да и я о них пишу, только чтобы доказать Вам, как внимательно Вас читаю).

Выведете ли Вы Арнольда Руге? Брюзгу, жюльверновского ученого, чудака? (О нем — у Герцена кое-что есть.) Так хотелось бы, чтобы где-нибудь они с Марксом посидели в Kneipe и покурили (Маркс уже тогда любил сигары, а не традиционные трубки).

А когда будете писать о процессе в Париже, — хотелось бы, чтобы именно Ваше тонкое перышко дало бы нам (Вы это умеете в 15 строках делать) суетливого короля тогдашней (начинавшейся) желтой прессы Эмиля Жирардэна (убийцу на дуэли Армона Карреля), которого сторонилась порядочная журналистика, но который преуспевал и не замечал этого. Он очень суетился около процесса, шнырял в зале суда etc. Юркий, извивающийся глист с вороватыми глазками, большая тогдашняя знаменитость. Без него будет неполно…»

Очень много советов и указаний я получила от А. М. Горького. Он исчерпывающе знал историю Европы XIX века.

— Используйте, — говорил он мне, — материалы, имеющиеся в архиве Парижской Национальной библиотеки. К сожалению, те, о которых я говорю, — автор их немец, — сохранились только в одном рукописном экземпляре. Они рассказывают об обычае «вилкома» и «абшида». В Пруссии арестованный в тридцатых — сороковых годах прошлого века неизбежно подвергался телесным наказаниям дважды: когда его водворяли в тюрьму — это и называлось «вилком» (добро пожаловать); затем его пороли, выпуская из тюрьмы, — это и был «абшид».

Я воспользовалась советом Горького, изучила рекомендованные им материалы, и в «Юности Маркса» Иоганн Сток, посаженный в тюрьму, прошел через пытки прусских мест заключения.

Научные работники Института марксизма-ленинизма и Центрального партийного архива — богатейшей сокровищницы, где сосредоточено почти все относящееся к жизни и трудам основоположников научного коммунизма, помогали мне в этой трудной работе. Некоторые из них посвятили всю свою жизнь изучению научных биографий Маркса и Энгельса и знают все подробности их бытия и деятельности.

Я была вынуждена напряженно, упорно учиться, чтобы пройти по тем дорогам мысли и знания, по которым некогда шли Маркс и Энгельс. Всю свою жизнь Маркс был окружен интересными, талантливыми людьми. Он щедро делился с ними огромным богатством своей памяти, мыслей, знаний. Целая плеяда замечательных поэтов: Гейне, Фрейлиграт, Веерт, Гервег — многое взяли от него и подолгу шли с ним рядом. Нельзя обойти их, когда пишешь о Марксе.

Маркс и Энгельс хорошо знали Россию, ее историю, литературу, язык, многих русских людей. Маркс-революционер, каким он был прежде всего, в тон или иной степени соприкасался со всеми наиболее видными деятелями эпохи. Ни кому не внушал он чувства безразличия. Его горячо любили и жестоко ненавидели. Мне помогли понять Маркса не только ого друзья, но и враги.

Ученый, поэт, журналист, юрист, редактор, революционный вождь, постоянно преследуемый, часто оклеветанный, нищий, но всегда несокрушимый, бесстрашный, Маркс неисчерпаем, бессмертен. Это подлинный Прометей, пожертвовавший всем ради одной цели: сделать наибольшее число людей счастливыми на Земле. Что может быть более достойно изучения, нежели сердце такого человека?

Труднее всего было найти звучание речи Маркса и Энгельса, мускул их стиля. И вдруг я услыхала их смех, уловила тембр голоса. Все это открыла мне их поразительная переписка. В ней оживают оба корреспондента, и невольно вспоминаются слова Герцена о том, что на письмах запеклась кровь событий и само прошедшее, как оно было, нетленно. Не знаю, возможно ли создать художественное произведение о Марксе и Энгельсе, не изучив основательно их эпистолярное наследство.

Кроме писем, случайно уцелевший счет кредитора или несколько строк в тетради сказали мне больше, нежели пространное научное исследование. Помню, как встрепенулось сердце, когда я увидела в пожелтевшей записной книжке, где Женни Маркс перечисляла расходы и белье, сданное в стирку, одиннадцатый гениальный тезис о Фейербахе, написанный рукой Маркса:

«Философы лишь различным образом объясняли мир, по дело заключается в том, чтобы изменить его».