— Нет, — отозвался я. — Я про такую впервые слышу.
— Очень жаль, — насупился Хайми.
В Америке Хайми тогда числился в черных списках, поэтому под псевдонимом снимал в Монте-Карло французский film noir
[48]в стиле Эдди Константайна, а мы с Букой работали у него статистами. Он заказал еще «дом периньон», распорядившись, чтобы и коньяк на столе не иссякал; велел принести оливки, миндаль, свежий инжир, блюдо креветок, пирог с трюфелями, хлеб, масло, копченую лососину — короче, все, что в заведении имелось из закусок.Ласково пригревавшее солнце начало закатываться за оливково-зеленые горы, и они от этого словно огнем занялись. Внизу мимо каменной подпорной стенки, держащей террасу, — цок-цок, цок-цок — проехала запряженная осликом тележка какого-то седенького старикашки в синей блузе, и вечерний бриз донес к нам запах поклажи — то были вороха роз. Розы ехали на парфюмерную фабрику в Грас. Потом мимо нашего столика с пыхтеньем протиснулся толстый сын пекаря, таща на спине огромную плетеную корзину, полную свежеиспеченных длинных батонов, и их аромат тоже достиг наших ноздрей.
— Если она кого-то ждет, — пробормотал Хайми, — то этот кто-то опаздывает беспардонно.
Женщина с мерцающими волосами сидела одна слева, за два столика от нас; на вид ей было от силы лет тридцать. Этакий дар богов. А кому-то — вот, даром не нужна! Обнаженные тонкие руки, элегантное льняное платье, длинные голые ноги скрещены. Она прихлебывала белое вино и курила «житан», а когда заметила, что мы на нее украдкой поглядываем, опустила глаза, надула губки и достала из соломенной сумки книгу «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. [Должно быть, это была какая-то другая книга, поскольку «Здравствуй, грусть» вышла из печати только в 1954 году. —
— Хотите, я приглашу ее за наш столик? — спросил Бука.
Хайми поскреб лиловатую щеку. Скривился, наморщил лоб.
— Нет. Не стоит, пожалуй. Она нам только все испортит. Мне надо позвонить. Я на пару минут.
— Он начинает меня раздражать, — сказал я Буке. — Когда вернется, надо намекнуть, что пора сворачиваться.
— Нет.
Возвратившись довольно скоро, Хайми принялся сыпать именами, чего лично я просто не переношу. Типично голливудская мания. Джон Хастон — его добрый приятель. Дороти Паркер — ох, трудно с ней. А в тот раз — ну, когда он работал над сценарием с этим доносчиком Клиффордом Одетсом… А с Богартом — о, какая была двухдневная попойка! Затем он стал рассказывать, как перед первым боевым вылетом его командир собрал весь летный состав в ангаре на инструктаж. «Слушайте, вы, девки-зассыхи! Небось задумали в трехстах милях от цели неполадки с матчастью изобразить? Только попробуйте! А то бросят бомбы на ближайший лужок с коровьими лепешками — и дёру домой! В душу вам дышло! Мать-перемать. Хотите предать Клепальщицу Рози
[49]? Хотите стать хуже тех не годных к службе жиденят-очкариков, что крысятничают сейчас на черном рынке и трахают ваших подруг? Усритесь, но чтоб ни о чем таком я ни от кого из вас не слышал! — Потом он помолчал и добавил: — Через три месяца две трети из вас будут на том свете. Дурацкие вопросы есть?»