Версия Барни

За завтраком я, как примерный гражданин, перелистываю «Газетт» и «Глоб энд мейл», чтобы быть в курсе той комедии, внутри которой мы существуем в нашем, уникальном даже для Канады, «отдельном обществе».

Такая здесь поднялась последнее время паника, что даже знавшие все наперед молодые еврейские пары среднего достатка, которые еще в восьмидесятых удрали в Торонто (скрывшись не столько от нескончаемых нападок и поношений, вызванных межплеменными склоками, сколько от приставучих, докучливых родителей), перепуганы не на шутку. Многие не знают, как отбиться от звонков стареющих мам и пап. «Герчик, я понимаю, она не очень-то нас обожает — твоя жена, эта транжира, но, слава богу, свободная комната у тебя имеется, потому что мы приедем в следующую среду и поживем, пока не найдем квартиру с вами по соседству. Ты не забыл, что мама не выносит рок-музыку, так что поговори с детишками (благослови их Господь), и если тебе так уж надо курить при нас, то кури на лестничной площадке. Мы ведь не будем никому мешать! Герчик, ты где? Герчик, ну скажи уже что-нибудь!»

Согласно последним опросам общественного мнения, ситуация с референдумом намечается ничейная, но в баре «Динкс» звучат шутки самого замогильного толка. Один из завсегдатаев, Сай Тепперман, фабрикант одежды, предвидя бойкот своих товаров во всей остальной Канаде, сказал: «Я серьезно подумываю, не начать ли мне вшивать в джинсы лейблы "Made in Ontario" на случай, если эти мерзавцы победят». Обозреватель «Газетт» Зак Килер, как всегда, выступал с шутками скорей детсадовского свойства. «А знаете, почему ньюфики за отделение? Они думают, что, если Квебек отвалится, им в Онтарио будет на два часа ближе ехать» [180].

Мисс Морган, она же «Кобёл с микрофоном», в день ее первого визита сообщила мне, что собирается голосовать за независимость. «Они тоже имеют право на свою страну. Они действительнопредставляют собой отдельное общество».

— Как насчет того, чтобы со мной пообедать?

— Вы же годитесь мне в дедушки!

— Так. Следующий вопрос, пожалуйста.

— Если бы ребенок, который у Клары родился мертвым, был белым, вы бы ее все равно бросили?

— Вы хотите сказать, дошло бы у нас до развода или нет? Что ж, это интересный вопрос. Я мог бы сдуру подумать, что ребенок мой.

— Но в вас все же глубоко сидит предубеждение против афроамериканцев?

— Да ну, еще чего.

— Я снеслась с Измаилом Бен Юсефом, которого вы знали под его рабским именем Седрик Ричардсон, и он утверждает, что вы систематически посылаете ему бранные письма.

— Готов поклясться на головах моих внуков, что он лжет.

Она полезла в папку и протянула мне ксерокс письма, в котором некое общество «Старейшины Сиона» призывало учредить стипендии для черных братков, попавшихся на грабеже.

— Фу, какая гадость, — сказал я. — Это же просто дурной вкус!

— Но разве это не ваша подпись стоит внизу страницы?

— Нет.

Она тяжко перевела дух.

— Уже много лет Терри Макайвер — этот расист, этот женоненавистник — посылает людям оскорбительные письма от моего имени…

— Давайте это оставим.

— А если вы не хотите, чтобы приличные мужчины глазели на вашу очаровательную грудь, то почему вы не носите лифчик — тогда соски не проступали бы столь явно. Ведь это отвлекает по меньшей мере!

— Вот что, мистер Панофски. Столько мужчин торчат на власти своего пениса и столько их меня уже и лапали, и щипали, что я предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему. Женщины нетрадиционной ориентации потому вас и пугают, что вы боитесь той угрозы, которую они представляют для (кавычки открыть) нормальной (кавычки закрыть) патриархальной, авторитарной системы, основанной на подчинении женщин мужчинам.

— Не сочтите за назойливость, — сказал я, — но как ваши родители относятся к тому, что вы лесбиянка?

— Я называю себя не так. Я гуманосексуалка.

— А, ну тогда между нами все же есть что-то общее.

— Вы согласились на это интервью, чтобы насмехаться?

— А почему бы нам не продолжить дискуссию за обедом?

— Идите вы к чертовой матери, — сказала она, собирая вещички. — Если бы не вы, Клара была бы и сейчас жива. Это мне Терри Макайвер сказал.

14

Париж, 1952 г.Прошло всего несколько дней после смерти Клары, я нехотя выплывал из очередного водочного ступора, совершенно не понимая, где я, что со мной, и тут вдруг встрепенулся: вроде послышался какой-то звук — нечто среднее между царапаньем и стуком в дверь. Кыш, кыш отсюда, подумал я. Но стук продолжался. Опять, наверное, Бука. Или Йоссель. Мои преданные сиделки. Кыш, все кыш, подумал я, отворачиваясь к стене.

— Мистер Панофски, мистер Панофски, пожалуйста, — послышался незнакомый голос. Очень жалобный.

— Всен-нахх! Все! Я болен.

— Пожалуйста, — снова заныл незнакомый голос. — Я не уйду, покуда вы не откроете дверь.