«Было, Федор Федорович, колхозное. Вы же знаете, в Долгушине у нас нет хлебного амбара и кладовщика нет, все колхозное зерно всегда хранилось и хранится здесь, в Чигиреве».
«Погоди, Алексей, не раскаляйся, дров наломать легче легкого. Степан Филимонович не тот человек, которого можно вот так просто обвинить в чем-то. А-а, — заметно сморщившись, добавил он, — говорил же я тебе, не ввязывайся... А что, если хлеб все-таки колхозный, а ты вот так, а? Все может быть, и давай обмозгуем как следует, что к чему».
«Что мозговать, сходить к председателю, и все».
«Без спешки, только без спешки».
В это время вошла Дарья и сказала:
«Самовар на столе, Федя, приглашай гостя».
«Прошу», — проговорил Федор Федорович, вставая, и через минуту мы уже сидели за кухонным столом, и Дарья разливала в стаканы чай. Она не слышала, о чем мы только что разговаривали, и ничего не знала, но женским чутьем своим сразу уловила, что не только я, но и муж ее тоже чем-то обеспокоен, и потому, помалкивая пока, настороженно посматривала на него.
Но молчание для нее (да и для всех нас) было тягостным, и она не выдержала и спросила:
«Что случилось, Федя?»
«Ничего, собственно».
«Вы что-то скрываете от меня?»
«Да вот полюбуйся на этого молодого человека, на нашу смену и надежду, — неохотно, с заметной досадою искривляя уголки губ, проговорил Федор Федорович. — Сколько предупреждал, сколько советовал, так нет, связался-таки с Моштаковым».
«Со старшим? — переспросила Дарья, и хотя из того, что сказал Федор Федорович, совершенно нельзя было понять, что же все-таки произошло между мной и старым Моштаковым, но для нее уже достаточно было того, что
«Кто «они», о чем ты говоришь, Дарья, что мы знаем, помилуй бог», — возразил Федор Федорович с раздражением.
«Ну как же... и председатель... и все...»
«Что ты мелешь своим дурацким помелом? Что мы знаем? Чего насмотрелись?»
«Федя, я...»
«Что «Федя»? Что «я»? Я тысячу раз просил тебя!..»
«Фе...»
«Замолчи!»