Вертеп

— Не жалейте, — посоветовал Мазин. — Это секрет Полишинеля, а будете отрицать, еще больше запутаетесь.

— Значит, думаете, что я убил Эрлену, чтобы на Марине жениться? Шило на мыло сменять? Плохо вы таких людей, как я, понимаете.

Мазин возразил:

— Позвольте с вами не согласиться. Немало я женолюбцев повидал, которым все в женщинах нравится, кроме записи в паспорте. Согласен с вами, такие не убивают, чтобы в законный брак вступить.

Дергачев оживился.

— Вот видите! Вы суть усекли. Я вас уважаю.

Мазину стало почти смешно.

— Вы меня в трудное положение ставите. По правилам я должен откликнуться соответственно: «И я тебя уважаю».

Художник померк.

— Понял. Не уважаете. Крыть нечем. За что меня уважать? Но ведь человека и на дне бездны обнаружить можно. Душу нетленную.

— На дно углубляться не буду, но, если вас это может утешить, я всегда считал, что преступник тоже жертва и собственную жизнь губит.

— Жертва обстоятельств!

— Каких? Мимо пройти не смог? Пикантно? Две сестренки.

— Две шлюхи! Давайте уж называть вещи своими именами. Про Сережку забыли? Он вам что напел? Он же ее видел в Ключе на вокзале.

— Кого? Эрлену или Марину?

— Он же узнал!

— Парик, который принадлежал Эрлене и который ему, между прочим, очень не нравился. Но ни с той, ни с другой он в Ключе не разговаривал.

— Это по его словам. Он же был ее любовникам, лицо заинтересованное.

— Так вы жену из ревности убили? — усмехнулся Игорь Николаевич.

Дергачев приложил пальцы к вискам и застонал.

— Я не убивал Эрлену.

— Расскажите еще о телеграмме и о записке.

— Я не убивал, — снова простонал Дергачев, — а телеграмма была. И еще записка…

— Записку вы, положим, выдумали.

Он затряс головой.

— Нет, честное слово, нет. Я порвал ее, но записка была, была. Эрлена знала о Марине и писала…

— Откуда? Но, что бы она ни писала, вы ведь прекрасно знаете, что она не сбежала и не могла писать из Горного Ключа.

— Не я ее убил, не я, — продолжал повторять художник, хотя уже молча согласился с тем, что Эрлена убита, и не протестовал против предположения, что она погибла до отъезда, иными словами, не уезжала. Но это пассивное признание и смущало Мазина, потому что оно выглядело каким-то нелогичным полупризнанием с одновременным отрицанием собственной вины.

— Кто же вывез труп на машине?

— Старуха это придумала в маразме.

— Вы в ее маразм и сами не верите.

— Все равно вы теперь ничего не докажете.

— Я бы хотел вас послушать, вашу версию.

— Вот видите! Не уверены! На пушку берете!

— Хочу представить себе ясно все, что произошло.

— Да не поверите вы мне!

— А вы расскажите, попробуйте!

Он решился, как будто прыгнул в воду.

— Ладно. Черт с вами. Ее Марина убила.

И, как ни странно, оба замолчали, потом Мазин спросил:

— С вашим участием?

— Вы с ума сошли!

— С вашего согласия?

— Никогда в жизни! Она меня поставила перед фактом.

— Рассказывайте.

— Вы не знаете, что это был за человек. Она мою жизнь погубила. От нее отец отрекся. Она еще в техникуме с бандитом связалась. С Русланом этим, а у отца пистолет украла, но он все понял, сердце и лопнуло. Тут она, правда, испугалась, решила от бандита отмежеваться. Написала анонимку в милицию, что у Руслана пистолет, а сама спрятала его дома.

— И вы все это знали?

Дергачев махнул рукой.

— Я, как было, все откровенно говорю. О чем-то догадывался, что-то знал, что-то потом узнал. Но я ж говорил, она ко мне в постель залезла. Душу изливала, как ей на путь истинный податься. Я пустил слюни. Хотел ей помочь.

Он закашлялся.

— Да что теперь каяться! Повязала она меня, телом привязала. С виду простушка, как вы сказали, а такие штуки умела, которые трудящимся только сейчас доступны стали, а раньше стеснялись. В кино такого не показывали.

— Это любопытно, — прервал Мазин, — но, может быть, ближе не к телу, а к делу?

— Куда уж ближе! Тут я и с Сережкой все увидел. Эрлена путевку взяла и нагло с ним собиралась. Да хрен бы с ней, если б она на пистолет не наткнулась. Дальше, клянусь Богом, не знаю. Кто ее надоумил? Подозреваю, что эта стерва сама и навела, чтобы она нас застукала. Развести хотела. Но пистолет не учла. Короче, мы с ней у бабки были, — бабка как раз уехала, — когда ворвалась Эрлена, и пистолет в сумочке. Тут у меня провал в памяти. Не буду вам мозги засирать. Легко и самому представить этих волчиц. Помню, я никак шнурки на ботинках завязать не мог, сидел на кровати и шнурки завязывал. Наклонился, они визжат. И тут — бах! Марина потом уверяла, что она Эрлену только отталкивала, и как-то рука у той с пистолетом подвернулась. Не знаю, как, но прямо в сердце. Сейчас уже эту картину не восстановить. Думаю, никто никого убивать не собирался. Эрлена психовала просто. Но, как говорится, поэт роняет молча пистолет.

Мазин подумал, наверно, так и было. Уж слишком горячо говорил Дергачев, сопереживая ночь, которая сломала его жизнь…

— Не верите?

— Верю. Продолжайте.

— Ну вот. Сначала ошеломление, а потом, понятно, как шкуру спасти? Разбитый горшок не склеишь, а жить хочется.

— Круто у вас мозги завертелись.