«Вертер», этим вечером…

Может быть, когда-нибудь в наших лабораториях экспериментальной психопатологии появятся приборы, позволяющие точно измерять звуковые характеристики тишины. Но даже несмотря на отсутствие таких приборов, я все же слышу, как она уже самим своим молчанием говорит: «Я больше не хочу говорить ни слова».

И у нее есть на это причины. Пусть Антон со мной не согласен на этот счет, но я все же не буду пытаться выудить из нее ни звука, ведь не только при помощи слов можно разгадать ее загадку. Я смотрю на нее. Она в другом измерении, нежели слова. Остальные пациенты ее поняли. Саша находит ее красивой. Он все больше отдаляется от нее. Во время утреннего сеанса он трижды менял место. В третий раз он почти прижался к двери. Я неуверена, что завтра он придет. Более того, он больше на нее не смотрит. Ему это не нужно, чтобы знать, что она здесь, — а это для него важно. Ему нужно бежать от нее, и я должна ему помочь. Саша знает, что любовные истории плохо заканчиваются, и он осознал, какая опасность от нее исходит. У нее лицо-призыв, ее нежная улыбка разбивает в человеке все препоны, делает его беспомощным, подчиняет ее власти… Для Саши, с его-то шизофренией, зависеть от женщины — непозволительная роскошь… Во время сеанса она нарисовала четыре рисунка, но самые важные для меня — те, которые она рисует, когда остается одна. Их я пока не могу объяснить. Там множество абстрактных элементов, связанных между собой по вертикали… Своего рода цепочка. Нечто массивное и прочное, в сочетании прямоугольников есть даже что-то математически неумолимое. Ей доставляет — по крайней мере, так кажется — безмерное удовольствие обставлять свою кровать картонками. Вчера она взяла коробки от упаковок сгущенного молока и выстроила из них возле кровати что-то наподобие стены. Антон считает, что таким образом она обороняется от сексуальной агрессии, однако я так не думаю.

Почему я до сих пор так и не могу нащупать причину ее болезни? Что во мне этому противится? Пока не знаю… А тем временем она здесь уже больше месяца.

III Наутро средь холмов…

Карло Томби хлопнул в ладоши, и Орландо, перепрыгивая через несколько ступенек, побежал по лестнице, ведущей в мастерскую на мансарде. Там он столкнулся с Уолтоном, в то время как Пратти подбежал к рампе. И вдруг все трое покатились со смеху.

— Нет, — заорал Томби. — Изобразите радость, porca madonna, разве вы никогда не видели игроков «Ювентуса», забивших гол «Милану»? Вот что мне нужно — точно такое же веселье. Будто бы вы только что выиграли Кубок…

— Карло, так мы играем Пуччини или играем в футбол?

Томби, перебирая своими короткими ножками, носился по сцене.

— Это одно и то же. Опера — это матч, и именно так ее нужно играть.

Пратти, подбоченясь, восстанавливал дыхание. Уже давно итальянская земля не рождала такого баса. Коллен в его исполнении был самым великолепным со времен Тито Шиавони. Однако было заметно, что спортивные постановки Карло Томби повергали его в смятение.