Вертер Ниланд

— Председателем должен быть кто-то, кто уже раньше создавал клубы, — сказал я, — он тут же назначит мастера. Это тот, кто хорошо умеет строить всякие штуки. Он делает для правления и председателя разные вещи, которые они могут оставить себе. И он еще такую лампу сделает, которая не гаснет. (Я действительно считал, что такое возможно.)

Маартен, похоже, не слушал.

— Может, ты не любишь клубы, — со знанием дела сказал я, — но со мной было то же самое. — Маартен, ничего не говоря, изучал банку. Он объявил, что хотел бы, чтобы взрыв состоялся.

В сумерках мы со всеми принадлежностями отправились на берег. Однако, когда мы подсоединили ток, ничего не произошло. Вытащив устройство из воды, мы обнаружили, что только проводки всплыли на поверхность: банка со всеми деталями исчезла. Я сделал вид, что разочарован, и сказал Маартену, что я об этом думаю: сборка была неудачной, отчего все и разлетелось прежде, чем был пущен ток. Маартен, однако, горячо заверил меня, что взрыв состоялся, но на очень большой глубине, отчего газы сконденсировались и растворились до того, как смогли достичь поверхности. Он брызгал, когда говорил, и стирал капли с подбородка, поскольку от возбуждения пускал слюни.

Я несколько сомневался, что устройство воспламенилось; все-таки мне казалось, что этого не произошло, однако спорить не хотелось. Меня занимал вопрос, верил ли Маартен своему собственному объяснению. Определить этого я не мог, но понимал, что в любом случае он был огорчен.

Мы вернулись назад; Маартен пригласил меня зайти, но я распрощался. На чердаке я начал составлять документ. Вверху на листе бумаги написал: «Новый клуб, в который Маартен должен вступить. Он должен стать его членом». Я остался сидеть в раздумьи, но больше не знал, что писать. Я сложил бумагу и засунул ее в плоскую картонную коробочку, где уже лежали тринадцать центов; я спрятал ее возле оконца в крыше, под черепицу.

В другой раз, субботним днем, Маартен позвал меня сделать ракету. У него где-то завалялась небольшая самолетная бомба, деревянная, выкрашенная серебристой краской, с четырьмя стабилизаторами сзади; это была его старая детская игрушка.

Он просверлил в заднем конце отверстие и вколотил туда банку. Ее он наполнил той же смесью, как и в предыдущем эксперименте; чтобы смесь не высыпалась, он заклеил отверстие бумажным кружком, сквозь который пропустил фитиль: пропитанную спиртом нитку.

— Она сразу хлопнет и взлетит вверх, или сперва зашипит? — спросил я.

— И то, и другое, — ответил он. — Она должна махнуть вверх метров на двадцать восемь, а то и выше.

В саду мы из нескольких кирпичей соорудили подпорку и установили ее в улочке за кухней. Маартен поставил на стабилизаторы устремленную ввысь ракету, положил под нее комок бумаги, который сперва поджег с серьезным выражением лица; после этого мы осмотрительно отошли назад.

Огонь добрался до фитиля и заряда, и банка, шипя, начала изрыгать огонь. Заклубился дымок, который быстро рассеялся.

— Она пустая, — сказал я. Маартен схватил банку. На мостовой появилось горелое пятно, серовато-синее, с белыми краями.

— Ее хватило только чтобы набок свалиться, — сказал я, но Маартен не согласился со мной. — Она за что-то зацепилась, — решительно объявил он. Маартен утверждал и настаивал на своем утверждении, что бомба и тогда, когда стояла прямо, и тогда, когда лежала, зацепилась за что-то и не смогла сдвинуться с места. Я не поверил, но не хотел этого говорить.

— Давай ее еще раз начиним, а потом опять запустим, — сказал я, но он отверг это предложение.

— Я должен снова все проверить, — веско сказал он. — Кстати, она должна сперва остыть. Или ты думал, что она изнутри не нагревается?

Он совершенно не позаботился о том, чтобы сохранить эксперимент в тайне, так что его отец, подошедший к окну в задней комнате, все видел. Однако на улицу он не вышел и даже пальцем не шевельнул. Это был толстый, грузный человек с одутловатыми щеками и мешками под глазами; у него были короткие, ежиком, волосы. Мне показалось, что он похож на старую мышь из книжки сказок, которую я все еще хранил. С отсутствующим, сонным видом он таращился в сад.

Было уже сильно за полдень, и начинало смеркаться. Я тщетно сопротивлялся подступающей грусти.

Маартен осмотрел заднюю часть бомбы и поковырял ее. Я страстно желал сбить его с ног или порвать одежду: тогда, подумал я, он бы заплакал, почти неслышно.