Вертикальная песня, исполненная падающими на дерево

— И пусть гулящий, что за беда? Он так талантлив. Он, может быть, гений! Что вы о нем знаете, что посмели судить его? — улыбаясь дрожащим клювом, говорила Ворона. — Он слишком любит жизнь, а жизнь многомерна. Жизнь — такая великая штука, и тратить ее на меня — безрассудство! На свете столько прекрасных женщин, он должен завоевать их всех, он любит много женщин сразу! И одна из них я, и в этом нет ничего дурного… Да! — говорила Ворона. — В нем бывают МОИ минуты, и вам никогда не понять, что для меня — эти минуты! Над-строчные, над строкой, над-жизненные, семь небес над уровнем жизни! И только глупец жаждет превратить счастье в повседневность и уничтожить.

А Марья Романовна посмеивалась и великодушно сметала смешочки в стол, и украдкой крутила концом крыла у виска.

— Так она говорит, — не раскрывая глаз, бормотал Козодой, — «Ирочка, я больше не буду про балконную дверь, только не ставь мне укол, пусть она открыта…»

А Венценосный Журавль передавал Кукушке счастливое драматическое повествование, как однажды, на солнечной послевоенной улице, он увидел первую жену впервые и навсегда. И его длинные черно-белозолотые крылья рассекали небо, а на голове горела золотая корона, потому что у великой любви всегда есть золотая корона и длинные черно-бело-золотые крылья.

— Вот растрава, до чего он скучен! Вот исчадие рая! — вздыхала кукушка. — Мужчина, который любит свою жену, потерян для большей части общества навсегда.

И она протяжно косилась на Рыжего Петуха, а Рыжий Петух гусарил, от его перьев рассыпались шипучие искры, и он щедро любил всех — о да, почти каждой птице досталась ослепительная шутиха его любви! И кто докажет, что обрушивать монолит на одну неповинную голову лучше, чем раздарить любовь между всеми поровну? «Хочу шампанского!» — кричала розовая чайка, и Петух стрелял пенным шампанским. «Шампанское?! — восторженно ахали птицы, — откуда?!» «Увы, — смиренно отвечал Рыжий Петух, — вы подвинули меня еще на шаг ближе к тюрьме», — и он разрывал дамские сердца сумасшедшими фантазиями, и… и… И за ним неслись чайка, и горихвостка, и косматая цапля, и Райская Мухоловка Серафима Андреевна и еще добрых полстаи, влюбленная свита.

— Ах, как жаль, что он умер! — со слезами говорила Кукушка. — Не могу же я влюбиться в душку-покойника, как эти идиотки!

— Вам не холодно? — заботливо спрашивала Ворону горбоносая птица Гарпия. — У мёня кое-какие связи, можно запрограммировать вам шубу. Дайте мне четыреста рублей и считайте ее в шкафу.

— Да у меня за квартиру не плачено за три месяца, — смущалась Ворона. — Ха, можно подумать, я стану в шубе моложе и умнее. Можно подумать, он полюбит меня в вашей шубе!

— Что умнее не станешь, уж точно! — отвечала Гарпия. — Факт, шуба тебя не спасет.

И она полетела дальше. И она догнала Бородатую Неясыть.

— Говорят, золото на днях подорожает. Вам не нужны кольца, серьги? — спросила она. — У меня кое-какие связи. Дайте мне двести и считайте — они на вас.

— С тех пор, как я по собственному желанию ушла из педагогического, у меня заросли дырки в ушах, — пробасила Бородатая Неясыть.

А Нина Петровна Соловей летела и пела. И она пела Песню Без Слов и вызывала у слушателей примерно такие думы:

— Марья Романовна хи-и-трая! Отдала мне пальто сестры, а сестра-то у ней от рака кончилась. И еще спрашивает: отчего у тебя, Нинка, пальто в немилости? А чего я буду его носить, заразное ведь пальтишко! Зачем мне это, раком заражаться?

— Кстати, о раках, — сказала Кукушка. И она рассказала такой анекдот, что даже черные птицы зарумянились.

— Да разве так поют? — презрительно спросила Кукушка. — Сейчас я всем утру клювы! Выступает Кукушка. Музыка моего знакомого композитора в обработке другого моего приятеля. Испепеляющая Песнь.

И она запела Песнь о том, как могла бы полюбить заведующего кафедрой физхимии — вот жалость-то, что они познакомились, когда он уже помер, не мог погодить, подлец, и любовь в ее Песни была такая испепеляющая, что испепеляла не только живых, но и мертвых вытряхивала из пепла фениксами — клин клином вышибают. И она пела, как не умеют петь соловьи. Ни один соловей в мире! И даже Рыжий Петух встрепенулся, схватился за сердце, нащупал там в перьях фляжечку, и взор его на секунду затуманился, и Петух прошептал в безраздельном отчаянии:

— Господи подери, почему ей не двадцать лет, и даже не тридцать девять?! То-то бы мы им сбацали!

Так они летели и болтали, и пели, и Кукушка, и Венценосный Журавль, и Соловей, и Орлан Белоплечий Приписьменностольный, и Пересмешник, и много-много других птиц. И они летели сквозь небо, и это была потрясающая увеселительная прогулка. И Райская Мухоловка в восторге сказала:

— Ей-ей, зря мы страшились сорваться с земли, это же потрясающая прогулка! Да я во всю жизнь не имела столько интеллигентных дружков, вы мне все как родные, только Кардинал хуже чертовой свекрухи.

— Шар-ромыга! — процедил Кардинал.