Вертикально вниз

Возрождение начинается с поклонения земле и жизни, заканчивается поклонением огню.

С первобытных времен люди знали, что огонь очищает. Эпоха Возрождения придала этому свойству новый и страшный смысл. Отныне огонь очищал души от тел.

Бедняжки-ведьмы пострадали за то, что в них было слишком много плоти.

Hо если бы дьявол удостоился приглашения на пиры римского первосвященника, он умер бы от стыда, осознав, сколь бедны и однообразны оргии на Брокене.

Возрождение, несомненно, заканчивается костром. Возможно, эпоха сгорает в 1600 году вместе с Джордано Бруно; возможно, в 1553 - с Мигелем Серветом.

Hо в том же 1553 году происходит нечто весьма поучительное.

Умирает человек "готовый отстаивать свои взгляды вплоть до костра, только конечно не включительно, а исключительно", - автор "Гаргантюа и Пантегрюэля" Франсуа Рабле.

Умирает от старости, в почете и славе, но на смертном одре просит одеть его в костюм шута.

А когда окружающие удивляются, напоминает им священную формулу:

блажен, кто умирает in Domino (в Господе), вот он и хочет быть похороненным in domino (в домино).

Мораль этой шутки проста, но глубока: умирать нужно шутом, умирать нужно, смеясь над собой, - тогда тебе обеспечено новое рождение.

В романе Франсуа Рабле герои постоянно попадают впросак из-за всяких естественных потребностей: голода, жажды, похоти, желания облегчиться. Hо, всласть повеселив других и сами посмеявшись, они продолжают столь же весело обжираться, упиваться, предаваться сладострастию, мочиться и испражняться. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.

В 1688 году французский мыслитель Лабрюйер напишет:

"Маро и Рабле совершили непростительный грех, запятнав свои сочинения непристойностью: они оба обладали таким прирожденным талантом, что легко могли бы обойтись без нее, даже угождая тем, кому смешное в книге дороже, чем высокое. Особенно трудно понять Рабле: что бы ни говорили, его произведение - неразрешимая загадка. Оно подобно химере - женщине с прекрасным лицом, но с ногами и хвостом змеи или еще более безобразного животного: это чудовищное сплетение высокой, утонченной морали и грязного порока. Там, где Рабле дурен, он переходит за пределы дурного, это какая-то гнусная снедь для черни; там, где хорош, он превосходен и бесподобен, он становится изысканнейшим из возможных блюд".

Лабюйер уже не в состоянии над собой смеяться. Он серьезно относится и к жизни, и к смерти, к еде, питью, половым сношениям и испражнениям.

Через сто с лишним лет серьезность достигла критической массы и во Францию пришла революция.

Великая Французская революция началась из-за высоких цен, кризиса неплатежей и потери иностранных кредитов. Обычный голодный бунт, ничего больше.

Все, что наворотили дальше со свободой, равенством и братством, конвентом и террором, проистекает из того, что у образованных людей пропало чувство юмора.

Когда чувство юмора пропадает, начинаются открытия в области нравственности. Оказывается, что хорошо не то, что хорошо, а то, что хорошо для народа и для его отдельных представителей.

Людей без чувства юмора и маленьких слабостей переспорить сложно.

Чудовище эпохи Возрождения Чезаре Борджиа прикончил своего брата (и то, лишь по слухам) да еще четверых наемников.

Успехи бессребреника Робеспьера куда более впечатляющи.

У Робеспьера с чувством юмора, а также с плотскими радостями было совсем туго.

Hовая эпоха начинается с поклонения металлу. С гильотины.

12.

...Амаргин никогда и никому не рассказывал своей настоящей истории.

Даже знаменитый пролаза и зубоскал Ши Джон так и не дознался до того, как прирожденный сид заделался чистильщиком котлов.

Хотя в изобретательности и остроте ума Джону трудно было отказать, и его фантазия, подобная бездонному котлу Дагда, порождала одну романтическую историю за другой. Джон предполагал и безнадежную влюбленность Амаргина в смертную женщину, и страшное проклятие кого-то из кровных родственников, вынудившее высокородного покинуть отчий холм, и даже тайную и постыдную болезнь. Амаргин не возражал Джону ни единым словом - ну надоест же тому когда-нибудь трепать языком! И надоело. Как-то в грозовую ночь на Амаргина "накатило".

Сам он, разумеется, ничего не помнил, но в команде уверяли (а при Командире никто не осмелился бы солгать), что Ши Амаргин плясал с молниями на сигнальной мачте и распевал во все горло:

"Ветер в море - это я!

Волны в море - это я!

Волны бьются в берег - я!

Бык семи сражений -я!

Бык утеса - это я!

Капля росная - это я!

Ветра свист, и свист копья - я!"