Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

Мы уже упоминали не раз об отце Петре (Драчёве), который, будучи рясофорным иноком Павлом, канонархом и садоводом в скиту, после революции по благословению отца Феодосия превратил землю скита в плодоносный сад-огород, — он действовал по научным методам того времени. Он, как мы уже писали, дал приют в Пинеге умирающему отцу Никону, делал все возможное, чтобы ему помочь, хотя сам был бесправным ссыльным монахом.

Отец Павел родился в 1888 году в селе близ города Ливны. Родители его были крестьяне. Он имел трех братьев и сестру. Когда ему было 17 лет, какой-то старец благословил его на монашество. В 1909 году, идя в Тихонову пустынь, он завернул в Оптину, да так и остался тут. Старец Варсонофий благословил его стать послушником в Иоанно-Предтеченском скиту. Сестра его, Валентина, также поступила в монастырь, стала монахиней Шамординской пустыни. В скиту отец Павел был помощником садовода, поваром, хлебопеком, певчим на клиросе и чтецом. Потом стал канонархом. Ему нравилось ухаживать за растениями в саду и огороде, причем он быстро постигал в этом деле всякие условия и возможности, искал в монастырской библиотеке книги и статьи в журналах по садово-огородному делу и в результате стал специалистом. Благодаря ему в голодное время как скит, так и обитель имели овощи и плоды в изобилии и прекрасного качества. В 1924 году он уехал в Москву и шесть лет прожил в Даниловом монастыре.

В 1930-м он был арестован и сослан в Севкрай. В Пинеге, в храме, встретил уже больного туберкулезом отца Никона. Господь привел его позаботиться перед кончиной о будущем преподобном старце, хоронить его в Пинежской земле. Еще много трудностей пережил отец Павел. Но он и сам стал старцем, много служил и имел верных духовных чад. Был посвящен в сан игумена; потом, в Почаевской Лавре, пострижен в схиму. Скончался на Крестопоклонной неделе 1981 года на приходе в селе Черкассы, под городом Ефремовом, и там похоронен.

Об отце Досифее (Чучурюкине) мы уже упоминали. Дополним эти упоминания несколькими штрихами из воспоминаний И.В. Ильиной, духовной дочери старца, написанных в 1990 году. «В 1928 году я попадаю в Козельске, — пишет она, — на прием к отцу Досифею, духовнику старца Нектария Оптинского, которому отец Нектарий передал часть своих духовных чад, в том числе и мою мать. Отец Досифей был осторожен, мало кого принимал из посторонних, попасть к нему было трудно, так что мы с мамой прожили недели две в доме архидиакона Лаврентия (Левченко), прежде чем отец Досифей согласился нас принять. За это время я много понаслышалась о прозорливости и даре молитвы отца Досифея, которого все оптинские монахи очень глубоко чтили и как прозорливца, и как великого молитвенника. Шла я к нему с трепетом, так как в моем представлении он был овеян славой старца Нектария. Когда же я его увидала, то испытала разочарование: никакой представительной внешности, маленький, плотного сложения человек с некрасивым лицом, жиденькой бородкой и такими же волосами, с небольшими светло-серыми глазами, избегающими смотреть на собеседника. Это на первый взгляд. Потом я почувствовала, когда он изредка взглянет, то взгляд этот пронизывает тебя насквозь — ничего от него не скроешь… Это свойство его взгляда замечали и другие. Говорил он медленно, подыскивая слова для точной передачи своей мысли.

Отец Лаврентий предупреждал, что нелегко добиться от отца Досифея ответа на вопросы: “Как быть?”, “Что в данном случае надо сделать?”. Обычно он говорил: “Да вы обратитесь к кому-нибудь более опытному, чем я”. Отец Лаврентий объяснял это отчасти смирением отца Досифея, отчасти испытанием веры вопрошающего.

Народу в церкви было мало. Началась исповедь. Я перечисляла свои основные грехи и как-то случайно, вскользь, упомянула, что мне нравится один человек (не считая это грехом)… Но он был женатый, и это в моих глазах исключало его из “списка живых”. Отец Досифей меня остановил (я, было, перешла на другое) и мягко потребовал, чтобы я обещала не думать об этом человеке. Я сказала, что не могу дать такого обещания, потому что знаю, что буду все равно думать о нем. Но отец Досифей настаивал на своем. Потом он стал говорить о другом и снова спросил: “Обещаете ли не думать?”. Я — опять свое… Потом он опять задал этот вопрос и сказал, что не может дать мне отпущения грехов, пока я не пообещаю… Я, скрепя сердце, дала такое обещание. Отец Досифей стал молиться, и с меня это увлечение тут же соскочило, как скорлупа, и тот человек перестал для меня существовать. После я встречала его, но совершенно безразлично».