Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

«Оптина пустынь, — пишет отец Сергий, — расположена в двух верстах от небольшого старинного уездного города Козельска, Калужской губернии, на правом берегу не широкой, но глубокой и полноводной реки Жиздры, у опушки огромного векового бора, который в глубину тянется на 30 верст, а в длину идет от знаменитых Брянских лесов Орловской губернии до столь же знаменитых Муромских лесов Владимирской губернии. Белые монастырские здания и стены и голубые главы церквей с золотыми крестами красиво и величаво выступают на зеленом фоне сосен и елей. Глубокая тишина леса нарушается лишь шорохом падающей ветки или звуком птичьих голосов. Воздух напоен дивным ароматом. В отдалении живописно раскинулся на холме Козельск, оживляя общую картину, но не нарушая тишины и безмолвия. Откуда бы ни приближался путник к Оптиной пустыни, от Лихвина ли по глухой лесной дороге… или от Калуги по “большаку”, или, наконец, от Козельска лесом по правому берегу Жиздры, или лугом по левому ее берегу, — Оптина пустынь производит одинаково сильное, глубокое и какое-то умиротворяющее душу впечатление. Обычно богомольцы направляются в Оптину пустынь со станции железной дороги через Козельск лугом по левому берегу Жиздры, которую уже под самым монастырем переезжают на монастырском пароме. Не раз оптинцам советовали заменить паром постоянным мостом для удобства богомольцев, но они упорно хранили свою старину, как бы опасаясь устройством моста уничтожить преграду, отделяющую монастырь от мира. И, несомненно, в этом пароме заключалась какая-то особенная прелесть. Неоднократно подъезжая и подходя к Оптиной пустыни и днем, и поздно вечером, я каждый раз испытывал одно и то же ощущение. Прежде всего, с наслаждением чувствуешь, что оторвался от городской, суетливой, духовно бесплодной и утомительной жизни. Всею грудью вдыхаешь чистый, легкий, ароматный луговой воздух, напоенный благоуханием трав и цветов, любуешься открывающимися перед тобою далями и видами, раскинувшимся над тобою необъятным небесным сводом, ночью усыпанным яркими, прекрасными звездами, которых в городе почти никогда не видишь. Чем ближе подъезжаешь к монастырю, тем сильнее охватывает душу особое чувство: словно открывается дверь в XIV и XV век, и оттуда веет старинною, благочестивою Русью, словно души древних подвижников и молитвенников и их тихие кельи раскрывают перед вами свой внутренний мир. Экипаж тихо спускается к реке, и мы поджидаем паром, который медленно перегоняется с противоположной стороны реки монахом-паромщиком. Осторожно и медленно, привычным шагом, всходят кони на паром, громко стуча по доскам копытами. Монах приветливо здоровается с прибывшими и берет благословение у священника. Ямщик сходит с облучка, разминает застывшие ноги и помогает паромщику тянуть канат. Они уже давно знакомы между собою и обмениваются друг с другом словами. Река тихо плещется у парома. Всплескивает рыба. Слышатся привычные речи о глубине реки и о ее рыбном богатстве. Проходит момент, и паром тихо ударяет в монастырский берег. Ямщик и паромщик закрепляют паром, монах отодвигает заграждающее бревно, ямщик садится на свое место, подбирает вожжи, и экипаж быстро въезжает на высокий берег. Направо стоит сторожка паромщика, а у самой дороги столб с укрепленной на нем иконой Богоматери, имени которой посвящена обитель. Обогнув яблоневый сад и повернув направо, ямщик подвозит нас к ближайшей гостинице… <…> По деревянной лестнице, покрытой чистой дорожкой, мы поднимаемся во второй этаж, где нам отводят номер, уютно обставленный старинною разнокалиберною мебелью, с иконами в киотах в переднем углу, с теплящеюся перед ними лампадою, с видами святой обители по стенам, с цветами в окошках, с кроватями, покрытыми чистым и свежим бельем, с запахом ладана, кипариса, хлеба и постных щей. Если мы приезжаем поздно вечером, отец Михаил приглашает нас не вставать к заутрене, которая начинается в час ночи. Мы, однако, слышим сквозь сон звон будильного колокольчика и слова монаха: “Пению — время, молитве — час”… <…>

Часов в девять утра идем к поздней обедне. По широкой каменной лестнице мы поднимаемся к Святым вратам под колокольнею, минуя находящуюся на лестнице по правую сторону монастырскую лавочку, запертую в часы богослужения. В окне лавочки выставлен портрет старца иеросхимонаха Амвросия, почивающего в гробу, написанный красками в натуральную величину, и так живо, что у окна всегда собирается группа богомольцев, удивляющаяся натуральности изображения. Пройдя Святые врата, мы входим в монастырский двор и прямо перед собою видим главный монастырский храм во имя Введения во храм Божией Матери. <…>

Как и все в Оптиной пустыни, он носит на себе печать скромности и простоты. Неспешно, но и без утомительной медлительности, чинно и строго совершается богослужение. <…>