Вертолет-Апостол

Лет так через пятнадцать после того случая Макар ехал опять-таки в троллейбусе, следующем по тринадцатому маршруту, и наблюдал, как на очередной остановке через переднюю дверь выходили на улицу две старушки, по внешнему виду явно сестры. Делали они это очень медленно, осторожно, с большим трудом, пытаясь всячески помогать друг дружке, и от этого еще больше запутывались и спотыкались, и вызывали умиление у остальных пассажиров, и называли друг друга при обращении отчего-то какими-то уменьшительно-ласкательными производными от собственных имен. Сцена была довольно-таки комичная, но генерал отчего-то погрустнел, ему вдруг представилось, что когда-нибудь неугомонные Томочка с Люсенькой станут такими же, как эти две, вызывающими умиление, старушенциями.

От мысли этой ему стало отчего-то не по себе, и он отогнал ее, отмахнулся, как от назойливого насекомого. Пока еще сестрички были полны энергии и жизненных сил, хотя обе уже достигли пенсионного возраста, но выглядели значительно моложе своих лет и продолжали уверенно играть роль первых скрипок в семейном оркестре. При этом, в продолжение смычковой аллегории, нужно отметить, что хотя и были они инструментами однородными, но играли партии свои, чаще всего, далеко не в унисон, а как бы соревнуясь между собой, кто кого перепилит...

В доказательство своих пространных высказываний хочу привести в качестве примера достаточно стандартный телефонный разговор между двумя любящими сестрицами. Мы его прослушаем только с одной стороны, мы будем слышать только то, что говорит одна из сестер. Итак, в Томочкиной квартире звонит телефон, она подходит к нему, устало снимает трубку с рычага, и мы слышим ее тихий спокойный голос...

— Алло! Да, привет, как дела?.. У меня тоже ничего, набегалась только за целый день... Нет, я тебе не звонила. — Тамара Борисовна присаживается на край дивана и продолжает... — Ты Славику звонила? Если дозвонишься, сразу позвони мне, чтобы я ему перезвонила, а то он не звонит и не звонит... Несчастные мы с тобой девчонки... Ага... И ты у меня... И я тебя... И я у тебя... Далее Томочка продолжила говорить уже несколько громче:

— Нет... Нет!

Умиротворенная улыбка медленно сползла с ее лица.

— Нет!.. Ты что? Как ты могла такое подумать?.. Нет!

Тамара Борисовна уже практически перешла на крик:

— Ты что... идиотка! Зараза! Ненормальная! Не звони мне больше никогда!!!

— Я тебя знать больше не желаю, стерва!

Томочка гневно швыряет телефонную трубку на рычаг и уже сама с собой продолжает:

— Надо же! Какая! И я... А она-то! Ужас.

Однако через несколько дней сестры все равно созванивались и как ни в чем не бывало общались... Иногда правда размолвка затягивалась на несколько более длинный период, но наступал день чьего-нибудь семейного юбилея, что имело место быть чуть ли не каждый месяц, а то и по два раза в месяц, и им волей-неволей приходилось прерывать обоюдный бойкот. Все равно они были самые родные,' самые близкие и делить им по большому счету кроме собственных амбиций было нечего.

...Когда в начале 92-го года наступил период гиперинфляции, и цены скакали как сумасшедшие, а прилавки магазинов и без того пустые умудрились еще больше опустеть, когда основные продукты питания отпускались по талонам и, отстояв огромную очередь за каким-нибудь товаром, можно было получить его только в строго ограниченном количестве, у Тамары Борисовны спонтанно родилась клевая фенечка про разрезанного сына, которая существенно помогла ей в решении этих проблем.

Дело в том, что, когда Макар проходил службу в армии, он перенес операцию в районе кишечной полости. С тех пор Томочка упорно считала, что ее сыну необходимо питаться только продуктами высочайшего качества и строго-настрого запрещено поднимать тяжести весом свыше одного килограмма. Каждый раз, покупая продукты, она рассказывала продавцам, что у нее дома находится больной разрезанный сын и, в связи с этим, продукты должны отпускаться ей исключительно свежие и в нужном ей количестве.

Томочкины рассказы почему-то производили магическое действие на продавцов, особенно, видимо, смачное выражение «РАЗРЕЗАННЫЙ СЫН», в наборе с измученными материнскими глазами, вызывали, вероятно, в воображении служителей прилавка буквально разделанного на кусочки ребенка, и они шли на поводу у сердобольной мамаши.