Вертолетчик

— Ладно, Френкель, — сказал Лукич. — Но не привезешь резину, больше в полет не выпущу.

И он подвинул к себе формуляр.

Высунув языки, они писали. Ставили дату, время налета, потом должность, звание и фамилию — б/т ст. л-т Янкин — и тут Янкин расписывался, а Лукич оставлял графу пустой — Янкин распишется.

Борттехник Ф., закончив заполнение своей книжки, ушел на борт — вечерело, пора было закрывать и чехлить. Когда он вернулся в домик, Лукич, облегченно распрямившись, двинул формуляр к борттехнику Янкину:

— Расписывайся, Френкель…

— Спасибо, Лукич! — Янкин пролистал к началу, прицелился ручкой, замер, всматриваясь, и вдруг заорал: — Какой, нахер, Френкель, старый пердун?! Ты мне за год тут напортачил! Какой я тебе Френкель?!

— Ой… — сказал Лукич, прикрывая усы рукой. — Ошибся малость, знал же, что Янкель!

— Какой, нахер, Янкель! Моя фамилия — Янкин! Ян-кин! Я же не пишу в журнале подготовки «начальник ТЭЧ звена Лукич»! Что теперь делать с этим Френкелем?

— Ладно, ладно, давай бритвочкой подчистим, потом ручкой…

— Вот и чисти!

— А резину привезешь?

— Френкель привезет…

— Так и знал, вся работа насмарку… — пробурчал Лукич и придвинул к себе формуляр. — Вредный ты, китаец Ян-кин…

Ужин в Среднебелой

Шли большие учения. На аэродроме Среднебелая в тот вечер было тесно и весело, как в каком-нибудь космопорте, лежащем на перекрестке межгалактических путей. Здесь собрались борта со всего Дальнего Востока, и встречам не было конца, — в темноте раздавались звон бутылок, бульканье, хохот. Двухгодичникам искать в толпе было некого, и они спокойно ужинали в полупустой столовой. На их столике не было чайника — того стандартного для всей армии мятого полуведерного, с носиком-хоботом трубящего слона, наполненного то желтым кипятком с плавающими чаинками, то теплым киселем. Борттехник Ф. обернулся, поискал глазами. Ближайший чайник стоял на столике, за которым сидел спиной к ним здоровенный вертолетчик. Он шумно втягивал макаронины и жевал, кивая, словно соглашаясь со вкусом поглощаемой пищи. Борттехник внимательно посмотрел на затылок едока и на его подвижные уши, встал и подошел. Ни слова не говоря он взял чайник за ручку, поднял невысоко над столом и начал медленно уводить. Человек перестал жевать и следил за уходящим чайником, поворачивая голову. Наконец сглотнул и мрачно сказал:

— Верни на место и спроси…

— А ху-ху не хо-хо? — сказал борттехник Ф. как можно более наглым голосом.

— А в рыло? — медведем поднялся человек, разворачиваясь и отгребая ногой стул. — Ты на кого…

И тут он увидел смеющееся лицо борттехника Ф.

— Брат?! — радостно удивился борттехник Нелюбин, с которым борттехник Ф. (институтская кличка «Брат») учился на одном потоке. — Ты откуда здесь? Тебя же на кафедре оставляли?

— Я в Магдагачах на «восьмере», какие кафедры! — обиделся борттехник Ф. — А ты?

— С Камчатки. Сутки тарахтел с дозаправками, до сих пор вибрирую…

И они отправились на борт камчатской «шестерки». Вдвоем, потому что остальные двухгодичники, учившиеся на других факультетах, Валеру не знали (кроме лейтенанта Лосенкова, но его автор никак не может отыскать в той темноте, — или фонарик памяти слаб, или лейтенант Лосенков просто остался в Гачах). Там, в холодном, огромном, в сравнении с Ми-8, воздушном судне, в его поделенной на отсеки пилотской кабине (в которой в носовом остекленном коке было место для штурмана, всегда казавшееся борттехнику Ф. самым уютным местом в мире), два борттехника и провели вечер.

Они заняли кресла первого и второго пилотов, пили извлеченный борттехником Н. из тайника самогон из томат-пасты, закусывали соленой красной рыбой, курили. Говорили не много, — они не были в институте друзьями, пару раз пересекались на практиках, имели разные интересы — студент Н. продвигался по спортивной линии, был борцом, тогда как студент Ф. умудрился пропустить всю физкультуру. Но это было неважно здесь и теперь, в пяти тысячах километрах и в шести месяцах от института, в амурской зимней ночи, на борту самого большого вертолета, хозяином которого сейчас был недавний студент Н.

Недавний студент Ф., щелкая тангетой связи на ручке управления, думал, не прогадал ли он, выбрав Ми-8, который, если снять лопасти, весь поместится в грузовой кабине этого летающего диплодока. Его гигантские лопасти, кстати, не стрекочут, как у некоторых, а говорят грозно «дух-дух-дух», и когда этот серебристо-серый монстр взлетает или садится, все трясется вокруг. Но тут же борттехник подумал об огромности агрегатов и площадей, вспомнил, как ползают по гигантским тушам его товарищи из 4-й эскадрильи, выбравшие Ми-6. Нет, эта машина совершенно очевидно была делом рук и объектом эксплуатации исчезнувших гигантов, полуметровые следы которых, наверняка, еще не заросли в пристояночном леске. Борттехник Ф. вспомнил свой вертолет, в котором он тремя отработанными движениями попадал из кабины к двигателям, потом двумя шагами — к отсеку главного редуктора, — и ему стало так по-домашнему хорошо, что он устыдился своего минутного предательства.