Верую…

Отчего же вспыхнула эпидемия? В тот год в Петербурге было очень много фруктов и были они очень дешевы. К именинам бабушки (ее звали Надежда) отец купил на Щукином рынке ящик винограда и еще каких-то фруктов. Вот с этого и началось это несчастье. Утром отец приказал мне самолично облить все оставшиеся фрукты хлоркой и самолично же закопать их во дворе, не поручая прислуге, чтобы та не соблазнилась и не заболела. И что же сделала я? Спрятала все фрукты в надежном месте и преспокойно лакомилась ими потихоньку ото всех. Ведь я была еще совсем девчонка! Виноград тогда продавали пересыпанным в просе, я первый раз в жизни видела эти блестящие красные зернышки и не знала, что это такое.

Обошлось…

Но целый месяц мы были лишены общения с внешним миром.

…Завтра, 27.V, врач обещал мне снять гипс, и я надеюсь к 1 июня быть дома.

До чего надоело находиться в неподвижном положении.

Помните, я писала о раненом летчике — это он снабдил меня карандашом и бумагой. Как-то в разговоре с ним я спросила, какой иностранный язык они изучали в училище, и заметила, что до войны в авиационном военном училище спрашивали и французский. На его вопрос: почему? — ответила, что ведь Франция — родина воздухоплавания, упомянула Блерио… Он был так удивлен, что, заикаясь, спросил:

— Простите, а кто же вы будете, какая ваша специальность?

Я объяснила и предложила, если понадобится, свою помощь.

Извините меня за сумбурное письмо, за письмо-винегрет. В этом винегрете Вы найдете все, кроме обмана.

В следующем письме хочу коснуться некоторых сторон светской жизни, некоторых знакомств.

Могу перейти и на „субъективную“ почву.

Сердечно благодарю Вас за все. Ваши письма в больницу были для меня очень большой моральной поддержкой.

Приду домой, напишу еще».

23. В ЕВРОПЕ

Но и следующее — очень большое — письмо опять из больницы, нацарапано на какой-то служебной, графленой бумаге с маленькими циферками.

«…Я уже хожу без палочки, но неуверенно, так, как ходят по палубе во время качки.

Как я уже писала, отец мой был уроженец Кавказа, казак, и поэтому, естественно, без вина у нас за стол не садились, даже мне, подростку, наливали слабого виноградного. Когда отец в молодости жил среди горцев, то его часто выбирали „тулумбашем“, т. е. провозглашателем тостов.

Теперь перейду к моему девичеству. Один из товарищей отца, мой крестный, несколько лет служил в Шанхае, откуда должен был вернуться в Петербург из-за болезни жены. Дочери его не получили никакого образования, но зато умели шикарно одеться, кокетничать и свободно болтали по-английски. Как-то будучи у них в гостях, я встретила пожилого китайца, который хорошо говорил по-русски. Крестный, шутя, сватал меня, говоря, что я буду 14-я жена его и самая любимая. Китаец был с косой, в национальном костюме. Они с крестным с трудом разбирали какой-то документ, написанный на французском языке. Крестный позвал меня:

— А ну, покажи, чему тебя учили.

Я перевела, правда с некоторыми запинками на специальных выражениях. Это было донесение какого-то монаха-отшельника о передвижениях англо-американских войск в Китае, перечислены количество и роль орудий (в начале 900-х годов).

Летом того же года крестный уговорил отца отпустить меня с ним и с одной из его дочерей за границу в качестве переводчика. Отец после некоторых колебаний согласился…»

К сожалению, я не могу переписать полностью это очень большое письмо, где приведены даже такие подробности, как стоимость железнодорожного билета от Петербурга до Берлина в международном вагоне, меню завтраков, обедов и вторых завтраков, в каком платье где была, какое мороженое где ела… Побывала в Германии, во Франции, в Бельгии, в Англии. Упомянуто все: и красные штаны французских солдат и подвесные дороги над шахтами Бельгии, и черный, как пиво, английский чай, и клетчатые юбочки шотландских стрелков…

О характере поездки нигде прямо не говорится, некоторые подробности позволяют догадаться, что крестный Наталии Сергеевны как в Китае, так и в Европе занимался не коммерческой и не научной деятельностью.

«Отец был очень огорчен, что я не побывала ни в одном музее, кроме паноптикума. Зато в Лондоне была на какой-то выставке или состязании за городом. Там бедуины показывали образцы своего искусства верховой езды и джигитовки. Вот тут мое казачье сердце не вытерпело: я упросила крестного разрешить мне спуститься на арену и подойти к всаднику. Что это был за конь! Стройный, кожа как атлас (я-таки погладила его), каждая жилка просвечивает сквозь кожу и шерсть! Уздечка вся усыпана ракушечником».