Верую…

Да, секретарь прав: одно дело сидеть на собрании, бок о бок с твоими единомышленниками и единоверцами и слушать с усмешкой казенные слова лектора или агитатора, и совсем другое — встретиться с этим агитатором или секретарем комитета наедине, у него в кабинете… В такой обстановке человека не очень стойкого, недостаточно твердого в своих религиозных убеждениях уговорами, насмешками, наконец — угрозами сломить легче. Не всех, конечно, далеко не всех, но сколько за этими сухими и пустыми, казалось бы, словами «индивидуальная работа с верующими» — маленьких и больших трагедий, сколько искалеченных жизней, сколько «стрессов», испорченных нервов, бессонных ночей…

И как это оскорбительно, какое это беззаконие, какое насилие над совестью и убеждениями человека, живущего в стране, объявленной самой свободной на свете!

Впрочем, оскорбляют нас и ранят на каждом шагу.

Вот читаю в «Литературной газете» письмо, подписанное Андрониковым, Расулом Гамзатовым, Михалковым, Шкловским и другими известными писателями. Речь идет о писательской книжной лавке, которую с Кузнецкого моста переселяют в новое помещение — в Безбожный переулок. Нет, разумеется, писатели протестуют не против этого идиотского названия, они лишь отстаивают Кузнецкий мост, как традиционное место книжной торговли.

Но ведь есть, оказывается, в нашей столице такой переулок — Безбожный. И вот представьте себе положение верующих людей, живущих в этом переулке. Или станьте в положение верующего, дом которого сносится или ставится на капитальный ремонт. Человек этот, живущий в коммунальной квартире, получает ордер на однокомнатную, радуется, благодарит, читает и видит адрес: Безбожный переулок, дом №…

Уверяю вас, это сюжет не для юмористического рассказа. Я поставил себя на место этого человека и содрогнулся. Можно ли придумать наказание, издевательство, пытку изощреннее этой.

— Ваш адрес?

— Безбожный переулок…

Обратный адрес: Безбожный пер., 16, кв. 7.

Хорошо еще, если это старый переулок и у него есть старое, ныне упраздненное название. Я бы мог пользоваться этим упраздненным, как пользуюсь (из других, правда, соображений) старым названием улицы, где живу сейчас…

Мне могут сказать, что в таком же точно положении находился атеист, живший в каком-нибудь Крестовоздвиженском или Введенском переулке. Нет, совсем не в таком же. Атеиста это не ранило бы и не оскорбляло. А нас ранит и оскорбляет.

И ведь когда я говорю «нас», это не риторика. Точных цифр мы не знаем, но косвенные данные свидетельствуют, что в Советском Союзе проживают миллионы (а точнее, десятки миллионов) верующих. По теории вероятности, в Безбожном переулке, как бы мал он ни был, не может не оказаться какого-то количества людей религиозных. Может быть, десять, а может быть, и несколько тысяч. И вот — станьте на их место.

Нет, это вовсе не мелочь и не глупость. Поэт Долматовский когда-то печатно возражал против названия Мазутный переулок. Были возражения против Немощеной, Глухой и других «неизящных» наименований улиц. Но ведь даже для индифферентного к религии человека Безбожный — это то же, что Хулиганская, Чертова, Негодяйская, Хамская…

«Запрещено и наказуется законом оскорбление религиозных чувств верующих».

А разве то, о чем я говорю, не оскорбление?! Но кому у нас в этом случае придет в голову жаловаться, возражать, возбуждать уголовное дело? И кто вообще правомочен осуществлять охрану прав и интересов верующих? Казалось бы, церковь. Но был ли случай в послереволюционной истории русской православной церкви, когда эта церковь (не отдельный служитель ее, а церковь) выступила бы в защиту попранных прав отдельных верующих или церкви в целом? После патриарха Тихона такого, по-моему, не бывало.

59

В своей первой энциклике, обращенной к семисотмиллионной католической пастве, папа Иоанн Павел II, ратуя за свободу веры, между прочим сказал, Что в атеистических государствах к верующим людям относятся как к гражданам второго сорта. Это он имел в виду католиков Югославии, Польши, Венгрии, Чехословакии… В нашем отечестве верующие — уже не второго, а третьего или даже четвертого сорта.

Нет у нас, православных русских, такого мощного защитника, как папский Ватикан. Восстановленное и сразу же повергнутое и спустя двадцать лет снова поднятое из праха и четыре десятилетия с тех пор влачащее жалкое, унизительное существование, патриаршество наше ни малейшей (видимой, во всяком случае) борьбы за права церкви и верующих не ведет и вести не может, — нет у него для этого ни сил, ни опыта, ни сколько-нибудь надежных традиций.