Весь Чейз Джеймс Хэдли в одном томе

После полудня он зашел в свою конуру. У него было часа два свободного времени перед тем, как вновь вернуться в ресторан. Моэ действовал с торопливостью человека, ограниченного во времени. Сбросив грязную униформу, он принял душ, побрился электрической бритвой, снял бороду, которую отращивал после выхода из тюрьмы. Надел чистую рубашку и лучший костюм. Пока он приводил себя в порядок, кто-то из жильцов этажом ниже на всю мощь включил транзистор. И если раньше это донельзя раздражало его, то сейчас Моэ не обратил на звук никакого внимания.

Но вот туалет закончен, и быстрыми прыжками Моэ преодолел восемь пролетов лестницы, спускаясь с четвертого этажа на первый, и оказался на улице, залитой послеполуденным солнцем. По дороге он купил маленький букетик фиалок: каждый день он покупал фиалки для Долл — это были ее любимые цветы.

Троллейбус подвез его прямо к воротам госпиталя. И уже через несколько минут Моэ оказался в палате, заполненной нервными, раздражительными женщинами. Большинство не имело шансов на выздоровление; несчастные злобно наблюдали, как он, поминутно извиняясь, пробирается к кровати своей матери.

Всегда, когда он видел мать, сердце его сжималось от жалости. Она с каждым днем словно уменьшалась в росте, а привлекательное лицо цветом все больше напоминало ржавое железо. Боль деформировала лицо, и теперь, в первый раз, увы, он увидел безнадежность во взгляде самой дорогой женщины…

Моэ присел на жесткий стул и погладил мать по руке. Она тут же затараторила: чувствует себя хорошо… не надо беспокоиться… через пару недель оклемается и уж тогда покажет капитану Капшоу, где раки зимуют. При этом глаза ее блестели от возбуждения, но Моэ понимал, что ей уже никогда не встать на ноги без посторонней помощи.

Сын вкратце рассказал о звонке Большого Джима Крамера.

— Я не знаю, что он замышляет на этот раз, — закончил он. — Но ты знаешь Большого Джима… Он еще ни разу не ошибался.

Долл с трудом перевела дыхание. Очередной приступ боли не дал ей возможности порадоваться хорошей новости. Она всегда восхищалась Большим Джимом, который часто посещал ее заведение, требовал от ее девочек максимум возможного и, выпив полбутылки виски, уходил без скандала. Это был настоящий мужик! Беспощадный, умный и очень-очень ловкий! Человек, который, отойдя от преступного бизнеса, не только сохранил жизнь, но еще к тому же смог унести в клюве четыре миллиона долларов! И он звонил! Он нуждался в ее сыне!

— Тебе нужно повидаться с ним, Моэ, — сказала Долл. — Большой Джим никогда не делал ошибок. Четверть миллиона долларов! Ты только подумай об этом!

— Да… Если Большой Джим сказал, что это так, значит, это именно так! — Моэ беспомощно пожал плечами. — Но, мама, я не могу… Крамер хочет, чтобы я прилетел самолетом. Но у меня совершенно нет денег. Я… я сказал, что дела мои обстоят прекрасно… что у меня собственный ресторан. Ты же знаешь Джима: ну, не мог я рассказать ему о наших трудностях.

Долл задумалась на мгновение, затем кивнула.

— С деньгами не будет проблем, Моэ, — сказала она. — Ты должен выглядеть перед Большим Джимом в самом наилучшем свете. — Она пошарила у себя под подушкой и вытащила сумочку из крокодиловой кожи, оставшуюся, видимо, еще с лучших времен. Открыв ее, Долл вытащила конверт и протянула его Моэ. — Воспользуйся этим. Купи себе хороший костюм. Купи также пижаму, туфли и пару рубашек. Сложишь в приличный чемодан. Большой Джим всегда замечал даже такие мелочи.

Моэ открыл конверт. Его глаза заблестели, когда он увидел внутри десять билетов по сто долларов.

— Бог мой, мама! Откуда это у тебя?

Долл улыбнулась.

— Держала на крайний случай. Теперь деньги твои. Трать бережно: больше у меня ничего нет.

— Но они нужны тебе, мама! — Моэ, словно загипнотизированный, смотрел на деньги. — Я не могу их взять. Тебе понадобится каждый цент, когда встанешь на ноги.

Долл сжала его руку. Боль вновь нахлынула… и некоторое время Долл молчала. Наконец, вздохнула:

— У тебя же будет четверть миллиона, милый! Сочтемся как-нибудь. Главное — не упусти Джима.

Моэ взял деньги.

Он вернулся в ресторан и сказал Франчиолли, что уходит. Тот равнодушно пожал плечами: официанта найти нетрудно. Они не пожали друг другу руки при расставании, и это Моэ расстроило: в последние дни Моэ часто расстраивался; наверное, старел и становился сентиментальным.

Он потратил всю среду, покупая вещи, в которых нуждался. Затем вернулся в свою убогую комнатушку и сложил вещи в скрипящий ремнями кожаный чемодан, переоделся в новый костюм. Подстригся, сделал маникюр и, посмотрев в зеркало, едва узнал в солидном человеке себя.

Взяв чемодан, он направился в госпиталь, а по дороге купил традиционный букетик. Дежурная сестра сказала ему, что мать сегодня не принимает посетителей: у нее сильные боли. Будет лучшим не беспокоить старую женщину.

Моэ с тревогой глянул на медсестру и почуял неладное.

— Надеюсь, ничего страшного?

— Нет, нет! Просто она не очень хорошо себя чувствует, просила никого не впускать. Возможно, завтра ей будет лучше.

Кивнув, медсестра ушла — у нее были свои обязанности.