Весь этот рок-н-ролл

– Благодарю за службу, лейтенант Липскеров!

И Керт Кобейн узнал в молодом лейтенанте Того, кто беспардонно оприходовал Тинку и Брит и кто, возможно, владел ответом на вопрос о вопросе. Короче, Керт узнал Михаила Федоровича. Только неизмеримо более молодого. Керт было рванул к нему, но резко помолодевший халявный чесальщик уже стоял в очереди с десятилитровым эмалированным ведром с художественной надписью «12 рота».

«Вот ведь какая служба была в старинные времена, – с завистью подумал Керт, – винишком призывника поили…» – А потом кинул взгляд на окна вагонов. Из окон на винную палатку глядела пара-тройка тысяч голодных глаз. И Керт сообразил…

Знать, не для них, завтрашних солдатиков, раскинул свои винные шатры грузинский человек Гэри Мурашвили, не для них в Малаховке простые русские парни, такие же, как и они, разбавляли водопроводную воду спиртом техническим, не для допризывной радости услаждали хрень эту невыразимую сахаром свекольным, не для мутного обалдения добавляли в нее эссенции химические неполезные. Не, не для них. Чтобы не повредить организмы их юные, к бормоте непривычные, а по непривычию к буйству склонные. Русские офицеры принимали грех винопития на себя и тем самым довозили будущих защитников родины до места защиты…

Керт решил, что сейчас самое оно на предмет задавания Михаилу Федоровичу вопроса о вопросе. Он слез с паровоза «Иосиф Сталин» выпуска сорок первого года и направился к ответчику, который уже отоварился «Хванчкарой» из малаховских подвалов, поставил ведро на землю и окунул в него жадное хлебало. А когда оторвал хлебало от ведра, Керт увидел чудо. Он увидел, как переработанное в организме русского офицера пойло, способное растворить польские унитазы, придает русскому офицерскому лицу готовность ко взятию Измаила, а от перехода через Альпы его удерживает лишь отсутствие в сибирских просторах наличия Альп. Все-таки Замудонск-Могдогочский – это вам не Замудонск-Звенигородский. Где этих Альп – до, а в отдельных местах – и выше.

– Михаил Федорович, – обратился Керт к предполагаемому Михаилу Федоровичу, – у меня к вам вопрос…

– Мы что, чувак, с тобой знакомы? – в свою очередь, спросил просветленный, заканчивая мыть мочой вагонное колесо.

– А как же! – негромко вскричал Керт. – Давеча утром вы без спроса отодрали Тинку и Брит. Они-то не против, да и я претензий не имею, но вот мне сказали, что вы должны дать мне ответ на вопрос, какой вопрос я вам должен задать, чтобы получить ответ, который ответит мне на вопрос, что я должен делать после ответа на вопрос, о котором я должен у вас узнать…

Михаил Федорович как-то странно осел у помытого вагонного колеса и помыл не требующую этого насыпь железнодорожного пути Замудонск-Могдогочского.

– Начнем сначала, чувак. Кого, говоришь, я отодрал?

– Тинку и Брит.

– Так… Допился… Уже не помню, кого я отодрал. Когда это произошло?

– Давеча утром…

– Точнее можешь, чувачок? А то у меня проблемы с этими давеча, днесь, днями…

– Точнее? Почему бы и нет? Двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

Михаил Федорович обвис у вагонного колеса, и Керт увидел, что Михаил Федорович преждевременно застегнул пуговицы на ширинке галифе. Но Михаил Федорович этого даже не заметил. Он снова окунул хлебало в ведро, снова вынул его, снова просветлел. Но не сильно. Так как говорить он не мог, то лишь простонал:

– Точно, допился… Чувак, а как я выглядел, как ты говоришь, в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят третьего года?

– Похоже на себя. Только лет на двадцать старше.

– О! – Михаил Федорович ожил. – Это значит, я доживу до пятидесяти, а может быть, и больше… – А потом снова запечалился: – Что-то у нас с тобой, чувачок, не контачит. Серег, – спросил он проходящего лейтенанта с ведром «16 рота», – какой у нас нынче год?

Серега задумался, поставил ведро на землю, отхлебнул и (просветлев), посмотрев на часы, ответил:

– Одна тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Месяц – сентябрь. Число двадцать седьмое, – и поволок ведро с незаконнорожденной «Хванчкарой» к месту дислокации в шестнадцатом вагоне.

Теперь настало время охереть Керту. (Я долго сдерживал себя от использования ложно названной ненормативной лексики, но против правды не попрешь. Ну нет другого слова для обозначения состояния Керта! Нет!)

Михаил Федорович поры ранней зрелости нутром Кертово ненормативно-лексическое состояние оценил, а потому молча окунул Кертову рожу в ведро с «Хванчкарой» малаховских виноградников. И по-отечески держал ее в нем, пока Керт не пришел в состояние несмертельного отравления. Потом Михаил Федорович заботливо утер Кертово лицо пучком травы, пропитанной креозотом, и попросил закурить. Керт вынул таинственную пачку «Беломора», откуда лейтенант выудил сигарету «Честерфилд», но удивился лишь слегка, ощутив, по-видимому, какую-то связь между собой, пачкой «Беломора» и сидящим рядом трехногим псом.

– Хорошая собачка, – без каких бы то ни было оснований сказал он, погладив костлявую спину и сладко затянувшись.