Весь этот свет

Я смотрела на наш дом, на деревянные решетки, оплетенные засохшими виноградными лозами, на перила, протянувшиеся вдоль веранды, которые давно пора было покрасить. Оконные стекла покрылись толстым слоем пыли, некоторые доски крыльца следовало заменить. Снаружи дом выглядел зловеще, и это ощущение усиливалось тем больше, чем дальше солнце двигалось по небу. Наш дом был самым большим в районе, одним из самых больших в городе, и отбрасывал огромную тень. Особняк принадлежал мамочке, а до этого – ее матери, но я никогда не чувствовала себя в нем как дома. Слишком много комнат, слишком много пространства, непрестанно порождавшего эхо и сердитые шепотки, которые мои родители хотели от меня скрыть.

В такие моменты мне недоставало молчаливого гнева. Сейчас он изливался на улицу.

Мамочка все еще расхаживала взад-вперед, а папа стоял у стола, умоляя его выслушать. Они орали, а тени деревьев уже ползли через двор, потому что солнце зависло над самым горизонтом. Начали стрекотать сверчки, напоминая о скором приближении заката. У меня в животе заурчало. Я присела на неровный край тротуара и бездумно выдергивала из газона травинки, еще теплые от летнего солнца. Небо окрасилось розовым и фиолетовым, а дождеватели у нас во дворе шипели и разбрызгивали воду. Похоже, война в нашем доме затягивалась.

Машины по Джунипер-стрит проезжали, только если кто-то пытался срезать путь, возвращаясь домой из школы или с работы. После того как все добирались до дома, район снова погружался в сонное спокойствие.

Я услышала у себя за спиной какой-то щелчок и обернулась. Тот самый паренек стоял на противоположной стороне дороги, в руках он опять держал свой фотоаппарат. Он снова поднял камеру, направил ее на меня и сделал очередное фото.

– Мог бы хоть притвориться, что вовсе не меня фотографируешь, – рявкнула я.

– С чего бы это?

– Потому что только маньяки фотографируют незнакомых людей без разрешения.

– Кто это сказал?

Я отвернулась, оскорбленная его вопросом.

– Все. Все так говорят.

Паренек закрыл объектив крышечкой, потом сошел с тротуара и перешел дорогу.

– Ну, «все» не видели того, что я только что увидел в объектив, и фото получилось отличное.

Я уставилась на него, пытаясь решить, сделал ли он мне комплимент или наоборот. Мои руки были сложены на груди, но выражение лица смягчилось.

– Мой папа сказал, ты племянник мисс Ли?

Он кивнул и поправил очки на блестящем носу.

Я посмотрела на силуэты родителей, маячившие в окне, потом снова повернулась к пареньку.

– Ты здесь на все лето?

Он снова кивнул.

– Ты говорить умеешь? – вскипела я.

Он весело улыбнулся.

– Чего ты такая сердитая?

– Не знаю, – огрызнулась я и снова зажмурилась. Сделала глубокий вдох, потом слегка приоткрыла глаза. – А ты никогда не злишься?

Паренек пожал плечами.

– Думаю, не больше, чем прочие люди, – он кивнул на мой дом. – Почему они так вопят?

– Мой, э-э-э… мой папа сегодня потерял работу.

– Он работает на нефтяную компанию?

– Работал.

– Как и мой дядя… до сего дня, – признался мальчик. У него вдруг сделался очень уязвимый вид. – Только никому не рассказывай.

– Я умею хранить секреты, – я встала и отряхнула шорты. Мой собеседник молчал, и я нехотя проговорила: – Я – Кэтрин.

– Знаю. А я – Эллиотт. Хочешь вместе со мной пойти в кафе «У Браума» и съесть по рожку мороженого?

Он был на полголовы выше меня, но на первый взгляд казалось, что весим мы одинаково. Руки и ноги у него были слишком длинные и костлявые, а уши, похоже, росли быстрее всего остального организма. Высокие скулы сильно выдавались вперед, так что щеки казались запавшими, а длинные, похожие на солому волосы делали овальное лицо еще более вытянутым.

Паренек переступил через трещину в асфальте, а я вышла за калитку и обернулась через плечо. Дом по-прежнему взирал на меня – он будет ждать моего возвращения.

Мои родители все кричали. Если я войду внутрь, они умолкнут, но потом еще долго будут переругиваться у себя в спальне, а значит, мне придется всю ночь слушать приглушенное ворчание мамочки.

– Конечно, – сказала я, поворачиваясь к Эллиотту. Он выглядел удивленным. – У тебя есть деньги? Я потом тебе верну. Не хочу сейчас возвращаться в дом за кошельком.

Он кивнул и в качестве доказательства похлопал себя по нагрудному карману.

– Я за тебя заплачу. Подстригал газоны у соседей.

– Знаю.

– Знаешь? – переспросил он и удивленно улыбнулся.

Я кивнула, сунула пальцы в неглубокие карманы джинсовых шорт и впервые ушла из дома, не спросив разрешения.

Эллиотт шел рядом со мной, но на некотором расстоянии. Полтора квартала он молчал, а потом его прорвало.

– Тебе здесь нравится? – спросил он. – В Дубовом ручье?

– Не особо.

– А что насчет школы? Какая она?

– Люблю ее до безумия.

Он кивнул так, словно я подтвердила его подозрения.

– Моя мама здесь выросла и всегда говорила, что терпеть не может этот городишко.

– Почему?

– Большинство индейских детей ходили в свою собственную школу. Над мамой и дядей Джоном постоянно издевались, потому что они единственные посещали городскую школу. К ним относились отвратительно.

– Это… как? – спросила я.

Эллиотт нахмурился.