Весь Мегрэ. Том 3

Так происходило всегда, когда на набережной Орфевр он работал над запутанным делом. Комиссар не только не приходил к ужину, но порой она видела его только ранним утром.

«Я на Набережной, — сообщал он в таких случаях, — когда закончу — не знаю».

Мадам Мегрэ тоже слышала передачу по радио. И догадывалась, что там сейчас происходит. Единственно, о чем она спрашивала себя, не нарушит ли муж данное самому себе и доктору Пардону обязательство: во время отпуска не появляться в уголовной полиции.

Она знала, Мегрэ полон желания пойти на службу. Он выглядел хмуро, был взволнован. Когда такси остановилось, она прошептала:

— В конце концов, почему бы тебе и не сходить туда?

Он отрицательно помотал головой, дождался, когда жена отойдет подальше, и скомандовал водителю:

— Бульвар Сен-Мишель, остановите возле фонтана.

Возможно, это выглядело по-детски, но он испытывал острое желание приблизиться к месту сражения. Случается же, что зеваки часами простаивают перед домом, где совершено преступление, хотя там вовсе нечего и смотреть.

Все, что Мегрэ смог увидеть, выйдя из такси, так это монументальный подъезд уголовной полиции, стоящего на посту полицейского, часть двора, заставленного черными автомашинами, и окна, за одним из которых был его кабинет.

На Набережной дежурили два фотографа с аппаратурой, а остальные их коллеги, как, впрочем, и репортеры, наверняка дожидались в широком коридоре второго этажа здания.

Неужели Жанвье в самом деле обнаружил какой-то новый факт? Действовал ли он самостоятельно или под началом вспыльчивого следователя Комельо?

Жильбер Негрель должен был сейчас находиться в одиночке, выходящей во второй, внутренний двор.

Никто не заговаривал о похоронах Эвелин, точно все, включая и ее брата, потеряли к этому интерес.

Мегрэ добрался до набережной Гранд-Опостен, что как раз напротив Дворца правосудия, и, несколько поколебавшись, зашел в небольшой нормандский бар, который располагался в полуподвальчике, куда вела пара ступенек. Там всегда, даже в самую сильную жару, было прохладно и так сильно пахло кальвадосом, как ни в одном другом парижском бистро.

— Итак, газета права…

Хозяин этого заведения знал комиссара уже много лет, а сейчас перед ним лежала раскрытая газета, последний выпуск.

— Что вам налить? Не слишком ли поздно для капельки кальвадоса? — И, не дожидаясь ответа, наполнил парочку рюмок.

В зале находился всего один клиент, поглощенный чтением проспектов туристского агентства, да официантка, расставлявшая приборы на шести столиках, покрытых скатертями в красный квадрат.

— Какова нынче погода в Сабль-д'Олонн? Здесь, если не считать грозы, стояли прекрасные денечки. Ваше здоровье!

Мегрэ чокнулся с ним и отпил глоточек.

— Я с самого начала догадался, что они попросят вас вернуться. Даже сказал жене: «Это дело по плечу только комиссару Мегрэ». Потому что, если хотите знать мое мнение, врут они все. Вы так не думаете? На месте инспектора Жанвье — кстати, что-то он давненько не забегал сюда пропустить рюмочку, — так вот, на его месте, говорю, я бы устроил им очную ставку, всем этим докторам, и сказал бы им так: «Ну-ка, выкручивайтесь оба…»

Мегрэ не мог удержаться от улыбки, не спуская глаз с открытых окон своего кабинета. В какое-то мгновение заметил меряющего его шагами человека и узнал силуэт Жанвье. Несмотря на расстояние, смог даже разглядеть сигаретный дымок.

Комиссара донимала эта история с пуговицей, казавшаяся ему чем-то вроде фальшивой ноты. Эта находка давала основание предполагать, что Эвелин Жав и доктор Негрель боролись друг с другом. Отсюда — только один шаг до предположения, что именно он ударил молодую женщину или швырнул ее так, что она ударилась о мебель. И тогда укол дигиталина получал совсем другое объяснение, нежели ошибка с лекарством.

— Она была голая… — прошептал Мегрэ, не отдавая себе отчета, что говорит вслух.

— Вы что-то сказали?

— Да нет, ничего. Это я так, сам с собой…

Ему снова почудилось, что во тьме сомнений засветился огонек, как недавно в кафе на набережной Шаратон.

Но что-то не вязалось. Память упрямо возвращала его к одному из второстепенных в этой драме персонажей, о ком меньше всего говорили.

Речь шла о Клэр Жюссеран, няне, которую доктор Жав нашел в одной из парижских клиник, где она работала медсестрой, и пригласил ухаживать за своим ребенком.

Если верить газетам, она сначала помалкивала, живя затворницей на вилле «Мария-Тереза», и ее можно было увидеть лишь издали гуляющей в саду с маленькой Мишель.

Комиссар вспомнил безобидную фразу, которую прочел то ли в статье Лассаня, то ли в какой-то другой: «Ей около пятидесяти, и, кажется, она ненавидит все человечество…»

Он знал этот тип женщин. Большинство их с отвращением относятся не только к мужчинам, но и к представительницам одного с ними пола и живут, замкнувшись в собственном мирке.

Однако вовсе не обязательно, что они ненавидят всех мужчин до единого. Иногда одного из них они выбирают объектом поклонения, и этот тайный культ становится единственным смыслом их бытия.