Весь Мегрэ. Том 3

— Есть развлечения, о которых непрестанно говорят и даже мурлыкают сложенные о них песенки, но никогда не удосуживаются позволить их себе, — заявил он в начале трапезы. — Например, вкусить чего-нибудь во фритюре в бистро на берегу Марны. Признайтесь, Пардон, часто ли дам доводилось приобщаться к такому времяпровождению?

Доктор задумался и так долго медлил с ответом, что развеселил свою супругу.

— Всего один раз, — сказала она, — когда у мужа еще не было пациентов.

— Вот видите! А мы дважды. Плюс к тому планируем бесцельно побродить, взявшись за руки, по парижским улочкам…

— Увы, виной всему нехватка времени, — вздохнул Пардон.

— Так вот, на сей раз у меня его немерено. Как по-вашему, чем мы занимались после обеда? Сели в автобус, причем он — о, чудо из чудес! — оказался полупустым, и прокатились до площади Сент-Огюстен. И ни одной пробки по пути. Потом пешочком прошлись вдоль всего бульвара Османн…

— И даже ни разу не останавливались?

— Представьте себе, нет.

Мегрэ, само собой разумеется, рассмотрел здание, где проживал доктор Жав. Перед тщательно отлакированными воротами толпилась кучка ротозеев, на которых с досадой косился полицейский в форме. При столь громком происшествии оказаться в толпе зевак! Такое с комиссаром приключилось впервые и очень его позабавило. С одной стороны к дому примыкал магазин восточных ковров, а с другой — бутик, должно быть, страшно дорогой модистки, так как в витрине красовалась всего одна шляпка.

Именно таким — добротным, дорогим, чуточку старомодным — он и представлял себе это здание.

Потом они с мадам Мегрэ прошлись до площади Терн, выпили по рюмочке на террасе кафе, а затем, словно два провинциала, проездом оказавшиеся в Париже, по авеню Ваграм и Елисейским полям добрели до дому.

— Получилось великолепно! — подвел итог Мегрэ.

И был вознагражден первым благодарным взглядом жены, поскольку в точности повторил официантке названия тех блюд, которые они когда-то здесь пробовали. Казалось, все вокруг приводило Мегрэ в восторг — музыка, парочки, что направлялись на гулянье, гребцы лодок на Марне, ночь, начинавшая понемногу их обволакивать. Чувствовалось, что ему хочется сбросить пиджак по примеру остальных, но он не решался сделать этого, видимо стесняясь Пардона.

Мадам Мегрэ подняла глаза на доктора, без слов говоря ему: «Видите, он выздоравливает».

Мегрэ и в самом деле будто помолодел. Другим было невдомек, что весной он утомился гораздо сильнее, чем все предполагали, пусть и не признавался в этом даже самому себе. Порой его выматывали абсолютно пустячные усилия, и комиссар начал задумываться, не кончит ли он свои дни, как Бодар.

Бодар, один из его коллег, сотрудник службы общей информации — порядочный и до крайности щепетильный человек, внезапно подвергся несправедливым нападкам.

Мегрэ, как мог, защищал его, но за всем этим делом угадывались политические игры высокопоставленных чиновников, которым шкура Бодара была нужна, чтобы обелить самих себя.

И они преуспели в интригах. Бодар почти полгода отбивался, защищая скорее свою честь, чем положение, и однажды утром, поднимаясь по парадной лестнице здания на набережной Орфевр, упал замертво.

Возможно, именно из-за случая с Бодаром комиссар и принял решение уйти в отпуск и позволить себе те маленькие удовольствия, от которых был вынужден надолго отказаться. Такие, как этот ужин на берегу Марны.

Когда они зашли за четой Пардон на улицу Пикпюс, доктор бросил всего одну фразу:

— Жав вернулся домой.

— А Негрель? — спросил Мегрэ.

— Не знаю.

Было забавно узнавать новости от Пардона, ничего не смыслившего в ремесле комиссара. Во время обеда они больше не возвращались к этой теме. Теперь, когда мужчинам подали кальвадос, а женщинам ликеры, супруги, как это обычно делалось после вечерних застолий на улице Пикпюс, сдвинули кресла и принялись вполголоса беседовать.

Было безветренно, с реки тянуло сыростью. Какая-то парочка крутила патефон на лодке, и та под звуки нежных песен дрейфовала по воле волн.

— Перед выездом, — произнес Пардон, — я позвонил Деберлену. Оказывается, он неплохо знает Жава, вместе с ним проходил интернатуру, и они встречались до самого последнего времени.

— Что он рассказал?

— Жав, похоже, выходец из очень простой семьи в Пуатье. Сын банковского бухгалтера и учительницы. Отец умер, когда Жав был совсем юным, так что воспитала его мать. Высшее образование смог получить только благодаря стипендии, и его студенческая жизнь, по-видимому, была не из легких. По словам Деберлена, Жав — зубрила, умен, замкнут, обладает железной волей. Увлекался кардиологией, видимо, потому, что его отец скончался от стенокардии, и все думали, что он станет специализироваться в этой области медицины. Вместо этого он осел в жалком врачебном кабинете в Исси-ле-Мулино и вел изнурительную жизнь большинства пригородных врачей, вкалывая по четырнадцать-четырнадцать-пятнадцатьчасов в сутки. Ему было около тридцати восьми — тридцати девяти лет, когда, проводя отпуск в Безеке, близ Конкарно, он познакомился с Эвелин.

— То есть с девицей Ле Терек?