Весь мир театр

— Если бы популярность определялась талантом, а не внешностью, — он метнул недобрый взгляд на Смарагдова, — то и меня караулили бы у подъезда. Однако как гениально ни сыграй Яго или Клавдия, цветами не осыпят. Эти удовольствия для бездарей со смазливой мордашкой.

С улыбкой прислушиваясь к крикам, премьер лениво протянул:

— Антон Иваныч, я знаю, вы начинаете входить в роль злодея прямо с утра, но сегодня спектакля нет, так что возвращайтесь в мир пристойных людей. Или это уже невозможно?

— Умоляю, не ссорьтесь! — преувеличенно расстроилась Лисицкая. — Это я виновата! Неправильно расслышала, вот Антоша и обиделся…

— Не расслышали? С вашими-то ушами? — съязвил Смарагдов.

«Злодейка» вспыхнула — стало быть, все-таки страдает из-за некрасивости, определил Эраст Петрович.

— Товарищи! Друзья! — Со стула поднялся круглолицый человек в кургузом пиджаке. — Ну перестаньте, право! Вечно мы ругаемся, вонзаем друг в друга шпильки, а зачем? Ведь театр — это такое хорошее, доброе, красивое дело! Если не любить друг друга, если все время тянуть одеяло на себя, оно разорвется!

— Вот суждение человека, которому нельзя заниматься режиссурой, — сказал на это Штерн, кладя круглолицему руку на плечо. — Сядь, Вася. А вы все угомонитесь. Видите, Андрей Гордеевич, в каком сумасшедшем доме я работаю? Так, кто у нас остался? Ну, это, как вы догадались, наш «злодей» Антон Иванович Мефистов, — довольно небрежно махнул он на брюнета. Ткнул пальцем в круглолицего. — Это Васенька — наш «простак», поэтому и псевдоним ему Простаков. К данному амплуа относятся роли верных соратников и симпатичных недотеп. В «Трех сестрах» он был Тузенбах, в «Гамлете» — Гораций… Вот и вся труппа.

— А Зоя? — раздался укоризненный голос Альтаирской. Эраст Петрович не слышал его всего несколько минут, а уже по нему соскучился.

— Меня всегда забывают. Как малозначительную деталь.

Веснушчатая барышня, которая целовала героя Девяткина и от чувств сжала ему больную руку, произнесла эти слова с наигранной веселостью. Она была очень мала ростом — побалтывала не достающими до пола ногами.

— Виноват, Зоенька! Mea culpa! — Штерн ударил себя кулаком в грудь. — Это наша чудесная Зоенька Дурова. Амплуа — «дура», то есть шутиха. Великолепный талант гротеска, пародии, дуракаваляния, — распинался он, очевидно, желая компенсировать свою промашку. — А еще она — несравненная травести. Играет хоть мальчиков, хоть девочек. Представьте себе, я похитил ее из цирка лилипутов. Она там препотешно представляла обезьяну.

Шустров поглядел на маленькую женщину без интереса и стал смотреть на Фандорина.

— У лилипутов я считалась переростком, а тут я недоросток. — Дурова взяла миллионера за рукав, чтобы он снова к ней обернулся. — Такая судьба — меня вечно или слишком много, или слишком мало. — Она скорчила жалостную рожицу. — Зато я умею то, чего никто больше не умеет. У меня редкий слезный дар. Могу плакать не только двумя глазами, но и одним, на выбор. Правда, в моем амплуа слезы — не более чем средство вызвать смех. — Она закашлялась — неожиданно хрипло. — Извините, много курю… Полезно, чтобы играть подростков.

— Вот и вся труппа, — повторил Ной Ноевич, обводя рукой свое войско. — Так сказать, «вошедшие в ковчег». Господина Фандорина можете не учитывать. Он кандидат в драмотборщики, но в команду еще не зачислен. Покамест приглядываемся друг к другу.

А Эраст Петрович, собственно, уже пригляделся. У него созрели первые предположения и, кажется, обрисовался круг подозреваемых.

Про роковую корзину он уже всё выяснил. Заказана в магазине «Флора» запиской с приложением пятидесяти рублей. Записка не сохранилась, да в ней ничего особенного и не было, только указание прицепить карточку «Божественной Э. А.-Л.». Корзину мальчишка-рассыльный доставил в театр, где она до конца спектакля простояла за кулисами, в капельдинерской. Проникнуть туда, в принципе, мог любой человек, даже и снаружи. Однако Эраст Петрович почти не сомневался, что вчерашнюю мерзость подстроил кто-то из присутствующих. Во всяком случае, представлялось целесообразным пока не рассеиваться на другие версии.

Климат в труппе знойный, всякого рода антагонизмов в избытке, но на роль «змеелова» годились не все.

Трудновато было вообразить за этаким занятием, например, царственную Василису Прокофьевну. И «резонер» при всей своей сардоничности вряд ли стал бы пачкаться — слишком почтенен. Спокойно можно исключить Простакова. Кокетливая субретка Клубникина не стала бы брать своими розовыми пальчиками рептилию. Труффальдино-Ловчилин? Налить клея в калошу режиссеру — такое хулиганство, пожалуй, в его духе, но для пакости с ядовитой змеей требуется особенная злобность натуры. Здесь чувствуется неистовая, патологическая ненависть. Или столь же испепеляющая зависть.

Вот госпожу Лисицкую с ее кривым ртом и ушами летучей мыши запросто можно представить заклинательницей змей. Или господина Мефистова с его нелюбовью к «смазливым мордашкам»…