Весь мир театр

Эраст Петрович сурово посмотрел на японца, но взгляд Масы был открыт и ясен. И сразу же стало очевидно, со всей определенностью, что у японца никогда и ничего с Элизой не было, не могло быть. Лишь в помрачении рассудка мог Фандорин вообразить, будто Маса способен относиться к избраннице своего господина как к обыкновенной женщине.

– Вы ведь не хотите, чтобы между нами влезла ревнивая жена, которая возненавидит меня за то, что нас с вами многое связывает? Всякая нормальная супруга так бы и поступила. Но актриса – дело иное. У нее кроме мужа есть театр. Ей не нужно сто процентов ваших акций, ей довольно сорока девяти.

Автомобиль, подпрыгнув на трамвайных путях, пересек Садовое кольцо.

– Ты всерьез собрался меня женить? – спросил Фандорин, переходя на русский. – Но з-зачем?

– Сьтоб быри дзети, и я их учир. Сын, – уточнил Маса, подумав. – Девотьку я вряд ри смогу научить чему-то хоросему.

– И чему ты стал бы учить моего сына?

– Самому гравному. Чему его не смозете научить вы, господзин.

– Интересно! Это чему же я не смогу научить своего сына?

– Быть сясторивым.

Ужасно удивленный, Фандорин не сразу нашелся, что сказать. Он никогда не думал, что его жизнь со стороны может казаться несчастливой. Разве счастье – не отсутствие несчастья? Разве наслаждение – не отсутствие страдания?

– На свете счастья нет, но есть покой и воля, – вспомнил он заветную формулу, всегда ему очень нравившуюся.

Маса подумал-подумал, не согласился:

– Это ошибочное рассуждение, сделанное человеком, который боится быть счастливым, – вновь перешел он на свой родной язык. – Пожалуй, это единственное, чего вы боитесь, господин.

Снисходительность его тона взбесила Фандорина.

– Пошел ты к черту, философ доморощенный! Это строка из Пушкина, а поэт всегда прав!

– Пусикин? Ооо!

Маса сделал почтительное лицо и даже поклонился. Он уважал мнение авторитетов.

В приемном покое университетской клиники, когда японца уводили на обследование, он вдруг посмотрел на Эраста Петровича своими маленькими проницательными глазками.

– Господин, я вижу по вашему лицу, что вы снова отправляетесь на дело без меня. Прошу вас, не наказывайте меня так. У меня шумит в ушах и немножко путаются мысли, но это не имеет значения. Думать будете вы, я буду только действовать. Для истинного самурая контуженная башка – пустяки.

Фандорин подтолкнул его в спину.

– Иди-иди, пусть сенсей профессор тебя подлечит. Истинный самурай должен быть желтого цвета, а ты весь зеленый. И потом, дело у меня ерундовое, не о чем говорить.

Однако на дело Эраст Петрович отправился не сразу. Сначала заехал на телеграф, потом на междугородную телефонную станцию. К доходному дому Абрикосова на Кузнецком Мосту фандоринская «изотта» подкатила уже в сумерках.

Хан Альтаирский квартировал в бельэтаже, занимая всю его левую половину.

– Как доложыт? – спросил у Фандорина, подозрительно его оглядев, привратник, ражий черноусый молодец в черкеске, с огромным кинжалом у пояса. – Его высокостэпэнство заняты. Кушат изволят.

– Я сам о себе д-доложу, – благодушно ответил Эраст Петрович.

Взял джигита за шею. Одновременно надавил большим пальцем на точку «суй», указательным на точку «мин» и придержал обмякшее тело, чтоб не произвело лишнего шума. Сия манипуляция обеспечивала нездоровый, но беспробудный сон продолжительностью от пятнадцати до тридцати минут, в зависимости от крепости организма.

Цилиндр и пальто Фандорин оставил в прихожей, посмотрелся в зеркало – в порядке ли пробор. Потом отправился по коридору на мелодичный звон серебра.

Его высокостепенство действительно кушали.

Лысоватый густобровый брюнет с надутой физиономией, которая показалась Фандорину смутно знакомой, мрачно жевал, потягивая красное вино. Судя по этому напитку, а также по взрезанному поросенку и голландской ветчине, законов шариата в своей диете хан не придерживался.

При виде незнакомца хозяин забыл прикрыть рот и замер с только что откушенным куском хлеба между зубов. Прислужник, как близнец похожий на усыпленного привратника, тоже застыл с графином в руках.

– Кто это таков? Почему впустили? – грозно пророкотал хан, выплюнув хлеб на скатерть. – Муса, взашей его!

Фандорин покачал головой. Как можно было выйти замуж, пускай и очень ненадолго, за такого мужлана? Эту женщину безусловно нужно спасать – не от воображаемых врагов, а от самой себя.

Слуга поставил вино и кинулся на Эраста Петровича, по-гусиному шипя. Гость обошелся с Мусой так же, как с его предположительным братом: усыпил и аккуратно положил на пол.

Кровь отлила от смуглой плеши брошенного мужа. В ожидании того, что незваный посетитель будет немедленно выпровожен, хан отпил вина, проглотить не успел, и теперь оно вытекало по подбородку на крахмальную салфетку. Вид был жуткий – будто у человека приключился удар с горловым кровотечением.

– Кто таков? – повторил его высокостепенство свой вопрос, но в совершенно иной тональности – не с возмущением, а с ужасом.