Весь мир театр

– Такая работа – всё знать. – Тот встал и оказался на полголовы выше. – Вы, мсье сыщик, из каких видов здесь третесь? Из профессиональных или, быть может, из сердечных?

Дерзкие слова сопровождались подмигиванием, да еще и глумливым присвистом.

Настроение у Фандорина нынче было скверное, нервы не в порядке. Поэтому повел он себя не самым достойным образом. Обыкновенно не считал для себя возможным касаться господ этакого типа руками без крайней на то необходимости, а тут оскоромился. Взял двумя пальцами за пуговицу на пиджаке, слегка дернул – пуговица осталась в руке. Так же поступил с тремя остальными. Сунул их нахалу в нагрудный карман.

– Ну, раз вы знаете, кто я такой, не д-дерзите мне. Не люблю. А пуговицы пришейте, неприлично.

Господи, отставной статский советник, солидный человек пятидесяти пяти лет, а повел себя, как задиристый молокосос!

Надо отдать обер-барышнику должное. Видимо, он и вправду кое-что о Фандорине выяснил, потому что на рожон не полез. Однако и страха в маленьких злых глазках не было. На сей раз свист был ёрнически-почтительный.

– Юпитер сердится. Стало быть, интерес сердечный. Ну, пожелаю удачи. Всё-всё-всё. Ухожу пришивать пуговицы.

И, приподняв шляпу, попятился.

Этот маленький срыв окончательно убедил Фандорина, что его душевное состояние еще не нормализовалось. «Завтра, – сказал он себе. – Завтра я буду в лучшей форме».

Сел в авто, уехал.

Премьера

Болезненная операция была проведена на следующий день и прошла, в общем, успешно. Только в самый первый момент, когда она обернулась, посмотрела на вошедшего и вскинула руку к горлу, будто ей стало трудно дышать, у Фандорина тоже перехватило дыхание, но он с собою справился. Все кинулись жать ему руку, шумно приветствовать, сетовать по поводу его бледности и пенять «Михаилу Эрастовичу», что ничего не рассказывал о недомогании «приемного отца».

Эраст Петрович со всеми поздоровался, в том числе и с Элизой – учтиво, отстраненно. Она не подняла глаз. Аромат ее волос представлял явную опасность. Ощутив головокружительный запах пармских фиалок, выздоравливающий поскорей отошел.

Всё, сказал он себе с облегчением, теперь будет легче. Но легче не стало. При каждой встрече, при каждом случайном (тем более не случайном) скрещении взглядов, а особенно при обмене хотя бы парой самых незначащих слов снова происходил паралич дыхания и кололо в груди. К счастью, на репетициях Фандорин появлялся нечасто. Только если просил режиссер или если того требовало расследование.

После конфуза с Девяткиным и двухнедельного вынужденного перерыва пришлось начинать почти с нуля, выстраивать список подозреваемых наново.

Не было ответа на главный вопрос: зачем кому-то понадобилось отравлять пустого хлыща Смарагдова. И есть ли связь между убийством и змеей в корзине.

Версий получалось с десяток – практически по числу членов труппы – но все какие-то неубедительные, надуманные. С другой стороны, в этом странном мире многое казалось надуманным: поведение актеров, их манера говорить, их отношения, мотивации поступков. В добавление к версиям «внутренним» (то есть ограниченным пределами «Ковчега») имелась одна «внешняя», несколько более реалистичная, но она требовала активной проработки, а с активностью у Эраста Петровича пока было не очень. Хоть он и считал себя выздоровевшим, но все еще был подвержен приступам апатии, да и мозг работал хуже обычного.

Вести расследование в таком состоянии без помощника, в одиночестве, было все равно что грести одним веслом – лодка без конца описывала все тот же круг. Фандорин привык обсуждать ход дедукции с Масой, это помогало систематизировать и прояснять направление мысли. Японец часто делал полезные замечания, а уж в этом причудливом деле его здравый смысл и хорошее знание фигурантов пришлись бы очень кстати.

Но одним из свидетельств неполного выздоровления было то, что Эраст Петрович по-прежнему с трудом выносил общество старого друга. Зачем, зачем были произнесены те слова: «Можешь чувствовать себя совершенно свободным»? Проклятый азиатский казанова охотно воспользовался разрешением и теперь почти не отходил от Элизы. Они шептались о чем-то, словно два голубка. Видеть, как они репетируют сцену страсти, было выше сил Эраста Петровича. Если в этот момент он оказывался в зале, то сразу вставал и уходил.

Слава Богу, японец ничего не знал о расследовании, иначе от него было бы не отвязаться. В самом начале, когда речь шла всего лишь об опереточной гадюке в корзине, Фандорин не видел необходимости привлекать помощника к столь несерьезному делу. Не слишком сложным показалось Эрасту Петровичу на первом этапе и дело о смерти Смарагдова. Ну а к моменту неудачной операции «Лов на живца» в отношениях господина и слуги, как известно, уже пролегла трещина – Маса бесцеремонно узурпировал роль, которую Фандорин написал для себя.