Весь невидимый нам свет

Помимо хлеба, есть почти нечего. Горох. Перловая крупа. Сухое молоко. Последние банки домашних консервов мадам Манек. В голове Мари-Лоры неотступно кружат одни и те же вопросы, и мысли несутся за ними, как гончие. Сперва полицейские два года назад: «Мадемуазель, упоминал ли он что-нибудь конкретное?» Потом хромой фельдфебель с мертвым голосом: «Не оставил ли тебе чего-нибудь отец или не рассказывал ли о чем-нибудь, что привез с собой из музея?»

Папа ушел. Мадам Манек ушла. Мари-Лора помнит, как вздыхали парижские соседи, когда она ослепла: «Словно на этой семье проклятье».

Она пытается забыть страх, голод, вопросы. Надо жить, как улитка, — от мгновения до мгновения, по сантиметрику. Утром шестого августа Мари-Лора сидит с Этьеном на кушетке и читает вслух следующие строки: «И верно ли, что капитан Немо никогда не отлучается с „Наутилуса“? Разве не бывало, что он не показывался целыми неделями? Что он делал в это время? Я воображал, что он страдает припадками мизантропии! А на самом деле не выполнял ли он какую-либо тайную миссию, недоступную моему пониманию?»

Она захлопывает книгу.

— Разве ты не хочешь узнать, спасутся ли они на этот раз? — спрашивает Этьен.

Однако Мари-Лора мысленно повторяет странное письмо отца, последнее, которое они получили.

Помнишь твои дни рождения? Как утром на столе тебя всегда ждали два подарка? Мне жаль, что все так обернулось. Если захочешь понять, поищи внутри дома Этьена внутри дома. Я знаю, что ты поступишь правильно, хотя мне хотелось бы подарить тебе что-нибудь получше.

Мадемуазель, упоминал ли он что-нибудь конкретное?

Можно нам посмотреть то, что он привез с собой?

У него в музее было много ключей.

Дело не в передатчике. Этьен ошибается. Немца интересует не радио, а что-то, о чем Мари-Лора, по его мнению, может знать. И он услышал то, что хотел. Она все-таки ответила на его вопрос.

Только дурацкий макет города.

Вот почему он ушел.

Поищи внутри дома Этьена.

— Что с тобой? — спрашивает дядя.

Внутри дома.

— Мне надо отдохнуть, — говорит она, поднимается по лестнице, прыгая через две ступени, закрывает дверь спальни и запускает руки в макет.

Восемьсот шестьдесят пять зданий. Вот, в углу, высокий узкий дом № 4 по улице Воборель. Пальцы скользят по фасаду, находят дверной проем. Нажатие — и домик выскакивает из макета. Мари-Лора трясет его — ничего. Но ведь так бывало и раньше. Хотя пальцы дрожат, она решает головоломку в считаные секунды. Поворачивает трубу на девяносто градусов, сдвигает дощечки крыши: раз, два, три.

Четвертая дверь, и пятая, и так далее, до тринадцатой запертой двери не больше башмака.

Откуда тогда известно, спросили дети, что он точно там?

Надо верить преданию.

Она переворачивает домик. На ладонь выпадает грушевидный камень.

Числа

Авиация союзников разбомбила железнодорожный вокзал. Немцы взорвали портовые сооружения. Самолеты возникают из облаков и пропадают снова. Этьен слышал, что в Сен-Серван свозят раненых немцев, что американцы захватили Мон-Сен-Мишель в тридцати километрах от Сен-Мало, что освобождения можно ждать со дня на день. Он приходит к булочной, как раз когда мадам Рюэль отпирает дверь. Та сразу проводит его в дом:

— Им нужно знать положение зенитных батарей. Координаты. Справитесь?

Этьен стонет:

— У меня Мари-Лора. Почему не вы, мадам?

— Я ничего не понимаю в картах, Этьен. Минуты, секунды, магнитные склонения, поправки. Вы в этом разбираетесь. Вам нужно только найти батареи, отметить на карте и передать координаты.

— Мне придется ходить с компасом и блокнотом, других способов нет. Меня застрелят.

— Им очень важно знать точную позицию орудий. Подумайте, скольких людей это спасет. И надо все выяснить сегодня же ночью. Говорят, что завтра интернируют мужчин от восемнадцати до шестидесяти лет. У каждого проверят документы и всех, кто по возрасту способен воевать и может быть участником Сопротивления, запрут в Форт-Насионале.