Весь невидимый нам свет

Вернер гадает, простила ли его Ютта. Ее письма состоят по большей части из ничего не значащих пустяков («у нас тут много дел», «фрау Елена передает тебе привет») либо так исчерканы цензором, что в них ничего не понять. Горюет ли она о его отъезде? Или заставила свои чувства окостенеть, защищая себя, как учится сейчас делать он?

Фолькхаймер, как и Гауптман, натура противоречивая. Для других мальчишек Великан — громила, орудие грубой силы, и все же, когда Гауптман в Берлине, Фолькхаймер приносит из его кабинета ламповый радиоприемник «Грюндиг», вставляет коротковолновую антенну и наполняет лабораторию музыкой. Моцарт, Бах, даже итальянец Вивальди. Чем сентиментальнее, тем лучше. Великан откидывается в кресле, которое протестующе стонет под его весом, и полуприкрывает веки.

Почему всегда треугольники? Для чего нужен прибор, который он собирает? Какие две точки Гауптман знает и для чего ему нужно знать третью?

— Это всего лишь числа, — произносит Гауптман свою любимую максиму. — Чистая математика, кадет. Привыкайте мыслить в таких категориях.

Вернер строит гипотезы и делится ими с Фредериком, но Фредерик ходит как во сне, штаны слишком широки ему в талии, рубашка вечно вылезает наружу. Глаза одновременно напряжены и рассеянны; он не замечает, когда промахивается по мишени. Почти каждый вечер, засыпая, Фредерик что-нибудь бормочет себе под нос: читает стихи, рассказывает о повадках гусей, о летучих мышах за окном.

Птицы, всегда птицы.

— …Полярные крачки, Вернер, летят от Северного полюса к Южному. Они настоящие кругосветные путешественники. Никто, наверное, за всю историю животного мира не мигрировал так далеко — на семьдесят тысяч километров в год…

На конюшнях, винограднике и стрельбище лежит металлический зимний свет. Небо над холмами исчеркано птичьими строчками — пути миграции воробьиных проходят прямо над шпилями школы. Иногда вся стая садится на огромную липу за плацем и мельтешит среди листьев.

Мальчишки шестнадцати-семнадцати лет, старшеклассники, которым свободно выдают патроны, придумали забаву: палить по деревьям и считать, кто сколько птиц убил. Дерево кажется пустым, нежилым. Выстрел — и крона разлетается во все стороны, в полсекунды воздух наполняется отчаянно гомонящими птицами, словно взорвалось само дерево.

Как-то вечером в спальне Фредерик, упершись лбом в оконное стекло, шепчет:

— Я их ненавижу. Ненавижу их всех.

Когда звонят к обеду и все мчатся в столовую, Фредерик всегда приходит последним. Глаза под желтой челкой страдальческие, шнурки волочатся по полу. Вернер моет за Фредериком миску, делится с ним ответами к домашним заданиям, гуталином, конфетами от доктора Гауптмана; во время полевых учений они всегда бегут рядом. У каждого на лацкане — легкий бронзовый значок; сто четырнадцать подкованных подметок выбивают искры из щебнистой дороги. Замок с башенками и бастионами высится мглистым видением былой славы. У Вернера кровь вскачь несется по жилам; он думает о приемопередатчике Гауптмана, о припое, предохранителях, аккумуляторах, антеннах; их с Фредериком подошвы ударяют по земле точно в такт.

SSG35 A NA513 NL WUX

КОПИЯ ТЕЛЕФОНОГРАММЫ

10 ДЕКАБРЯ 1940

МСЬЕ ДАНИЭЛЮ ЛЕБЛАНУ

СЕН МАЛО ФРАНЦИЯ

= ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПАРИЖ КОНЦЕ МЕСЯЦА ТЧК СОБЛЮДАЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ =

Ванна

Последние часы лихорадочной работы, и макет Сен-Мало дошкурен и доклеен. Он не покрашен, собран из полудюжины разных сортов дерева, в нем недостает подробностей. Однако теперь дочь сможет учиться по нему, если до такого дойдет: все восемьсот шестьдесят пять зданий на месте и заключены в неправильный многоугольник укреплений.

Мастер чувствует себя выжатым. Камень, который ему поручили сберечь, не настоящий — иначе директор давно прислал бы кого-нибудь забрать такую ценность. Тогда почему, когда смотришь на него в лупу, внутри видны крохотные кинжалы пламени? Почему за спиной слышны шаги, хотя точно знаешь, что там никого нет? И почему его преследует идиотская мысль, будто камень в кармане принес ему несчастье, навлек на Мари-Лору опасности и вообще вызвал немецкую оккупацию?

Бред. Нелепость.

Он проверял камень всеми способами, какие мог измыслить. Всеми, которые не требуют участия других людей.

Положил между двумя кусочками фетра и ударил молотком — не колется.

Царапал расколотой кварцевой галькой — не царапается.

Подносил к пламени свечи, погружал в воду, кипятил. Прятал камень под матрасом, в ящике с инструментами, в ботинке. Как-то ночью на несколько часов закопал под геранями мадам Манек в цветочном ящике за окном, потом убедил себя, что герани вянут, и вытащил обратно.

Сегодня на вокзале в очереди за билетами, человек за пять дальше его, мелькнуло знакомое лицо. Где-то он видел этого вечно потного толстяка с множеством подбородков. Их взгляды встретились. Толстяк отвел глаза.

Сосед Этьена. Парфюмер.