Весь Роберт Шекли в одном томе

Задал он мне еще несколько каверзных вопросиков. Старик оказался довольно сообразительным, но зато ни бельмеса не смыслил в технике. Его коньком были этика, мораль, религия и всякие такие призрачные материи. Он был из тех типов, что обожают абстракции, вот он и бубнил: «Все действительное разумно! Гм, весьма заманчивая формула, хотя и не без налета стоицизма; надо будет использовать это в поучениях для моего народа… Но скажите на милость, как я могу сочетать фатализм науки со свободой воли, которую я намерен даровать моему народу? Они же противоположны!»

Да, тут старикашка едва не загнал меня в угол. Но я улыбнулся и, откашлявшись, чтобы дать себе время на размышления, небрежно бросил:

«Ответ ясен!» (Когда не знаешь, что сказать, лучше ответа не найти.)

«Вполне возможно, — согласился он. — Но мне он неизвестен».

«Послушайте, — сказал я. — Эта свобода воли, которую вы даруете своему народу, она ведь тоже разновидность фатализма?»

«Ну, можно считать и так. Но есть и разница…»

«А кроме того, — быстро добавил я, — с каких это пор свобода воли и фатализм несовместимы?»

«Конечно, несовместимы», — сопротивлялся он.

«Все дело в том, что вы совершенно не понимаете науки, — напирал я, проделывая у него перед носом старый трюк. — Видите ли, сэр, одним из основных законов науки является признание определяющей роли случая. А случайность (как вам, наверное, известно) — это и есть математический эквивалент свободы воли».

«Но вы противоречите сами себе», — упирался он.

«Это как посмотреть, — ответил я. — Противоречие — наиболее фундаментальный принцип устройства Вселенной. Противоречие рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Поэтому у нас не было бы ни единой планеты или вселенной, если бы все не находилось в невозможном на первый взгляд состоянии противоречия».

«На первый взгляд?» — быстро переспросил он.

«Ясно, как день, — подтвердил я. — Но это еще не все. Возьмите, например, какую-нибудь изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете эту тенденцию до предела?»

«Не имею ни малейшего понятия, — сказал старик. — Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий».

«Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность».

«Неужели?» — потрясенно переспросил он.

«В самом деле, — заверил я его. — У меня в лаборатории есть бесспорные доказательства, но их демонстрация будет скучновата…»

«Нет-нет, мне достаточно вашего слова, — поспешно сказал старик. — Ведь у нас же соглашение…»

Соглашение — это все равно что контракт, но звучит благороднее.

«Парные противоположности, — бормотал он. — Детерминизм. Тенденции, которые превращаются в свою противоположность. Боюсь, это слишком сложно».

«Сколь сложно, столь же эстетично, — сказал я. — Однако я еще не кончил насчет предельных превращений».

«Продолжайте, будьте добры!» — попросил он.

«Спасибо. Так вот, еще у нас имеется энтропия. Это означает, что при отсутствии внешних воздействий все стремится идти своим чередом (а в моей практике бывало, что и при наличии внешних воздействий). Таким образом, мы получаем, что энтропия заставляет вещи двигаться к своим противоположностям. Ведь если одна вещь движется к своей противоположности, то и все другие движутся к своим противоположностям, поскольку этого требует наука. Такая вот картина. Все противоположности как безумные несутся к своим противоположностям и становятся своими противоположностями. И на более высоком уровне организации картина та же самая. И так далее. Чем дальше, тем больше! Так, да?»

«Кажется, так», — согласился он.

«Прекрасно! А теперь возникает вопрос, все ли это? То есть ограничивается ли все этим круговоротом противоположностей? Нет, сэр, вот что самое замечательное! Эти противоположности, которые прыгают туда-сюда, как дрессированные тюлени в цирке, на самом деле — лишь один из аспектов действительности. Потому что… (здесь я сделал паузу, а потом заговорил как можно проникновеннее) потому что за шумом и суматохой явлений реального мира прячется мудрость. Эта скрытая мудрость, сэр, видна за иллюзорными формами вещей и явлений. Она просвечивает в глубочайших деяниях Вселенной, пребывающей в состоянии великой и величественной гармонии».

«Как вещь может быть одновременно и реальной, и иллюзорной?» — быстро спросил он.

«Не мне знать, как ответить на такие вопросы, — сказал я. — Я только скромный научный работник и вижу лишь то, что вижу. И действую соответственно. Но, быть может, за всем этим стоит нравственный смысл?»