Весь свет 1981

Черным ветром наполненный парус: ночь,
запущенная в беззвездном
вращенье земли, одинокий
путь над криком морей, неуслышанным,
унесенным.
Тьмой искушаемые и смертью, тенистые
вершины сердца, вам ли укрыть боязливые всходы мечты,
на мимолетном лице
едва еще зримую
улыбку? Невидимы все
податели тишины —
человеком любимые вещи.

Остров, осада осенних

облаков! Повисли
белые плети теней.
Кузнечиком
скачет месяц.
Но там
в гонимом песке пустоты, где тщетно
трубным зыком судов искомый,
тускло тлеет
глаз маяка, там
ты чувствуешь хватку леса,
сжавшую старую тишь деревьев,
шумевших в детстве твоем… Зверье
в травах ночных.

И если журавль

прокурлычет в пространстве,
заброшенный остров ища,
веки спящих
не тронет крик.
Сумерки
под его крылом в камышах
затишья шевелят
ломкими пальцами.

Остров, плоть,

слепо схваченная
черной мышцей
моря! Набегает,
набегает оно, гонимое,
влекомое полым взглядом
вселенной. В глубокой
открытой ране
бухты: моллюски, ткущие
воду, красные нити крови — на дне
утопленник.

Но нерушим

сон рыбака. Вне времен
пребывает его лицо,
не задето
разъеданьем прилива… Морская даль
под сводом его века, и море
разымает жесткие створки
раковины рассвета
в одном из его снов.

Еще в стесненье теней

отголоски ночи, но вот
в светающих сферах
земли врезается мгла
серебром плавников,
огненные невода
заведены в море.

Жатва

Сжато
рыжее лето,
под гнетом солнца
лежит его торс.

Осиянно и

омрачено морем:
под облаками на смуглых
склонах холма жницы
вяжут снопы, скирдуют
строптивые полчища,
набивается небо
летучей мякиной
звезд.

Сон, тяжелый

как твердь,
опускает веко на остров.
Жернова
дней и ночей: по кромке
побережья звучит
каменистая песня.
Желтый прибой зерна
без конца.
Наполнены зрелостью лета
набухшие, как вымена,
выпуклые мешки
населяют амбары.
Светом
вздыхает земля!
Улыбка
будет стоять недели,
мерцая в безветренном небе, дракон
золотой.

Уве Бергер

(ГДР)

(род. в 1928 г.)

Март

Уходит снег.
Приходит пора,
которую ждешь,
восходящую,
как сок по стволу,

как птичья песнь, как человек,

всегда поддержать готовый
любым своим ремеслом.

Много путей

мы прошли.
И вели нас

эти слова:

только тот живет, кто живет
не только ради себя.

«Разбужены зеленой думой…»

Разбужены зеленой думой,
перед морозом запоздалым
одна к другой теснятся тонкие березы.
Чем бы одна была? Лишь белый штрих,
забытый в синеве небес.

Они все вместе — непреходящее.

Их не поглотит даже яркий факел,
который мы таим в своей руке.
Что был бы я, что ты, когда бы
мы не теснились так друг к другу

и не цвели, как эти белые березы?

Хайнц Калау

(ГДР)

(род. в 1931 г.)

Слишком много крика