Весь свет 1981

— Брат наш, мы, женщины Соуэто, живем в страхе каждую минутку нашей жизни. У меня есть муж, чудесный муж, добрый муж, который заботится обо мне и наших детях. И он очень способный, умный человек. Он работает в городе рядовым клерком, такая работа по плечу любому мальчишке, но он и думать не может о повышении. Молодые белые оболтусы помыкают моим мужем, моим гордым, умным мужем. И сердце его разрывается на части.

Каждый день он уходит на работу в пять часов утра, и я со страхом думаю: а вдруг это случится сегодня? Вдруг плотину прорвет сегодня, когда какой-нибудь белый подонок так унизит, так оскорбит моего мужа, что он не сможет сдержаться?

Я видел, как на лица женщин легла тень, они печально кивали головами, боль подруги передалась им всем.

— Однажды это случится, — продолжала она. — Я чувствую это всем своим существом, потому что знаю своего мужа. И что тогда будет с ним, что будет с нами? Придет полиция, и моего мужа бросят в тюрьму, а я ничего не буду об этом знать. Я буду ждать его, как обычно, а вечером он не придет. И тогда я пойму. Поймут и дети. Наутро я пойду его искать.

Ты думаешь, брат, полиция придет и скажет мне, что мой муж в тюрьме? Ошибаешься. Я должна идти искать его. Обойти все полицейские участки. И в каждом ждать. Сдерживая слезы, волнение, ждать, а они будут разглядывать меня, ненавидеть за то, что у меня есть муж, смеяться надо мной, потому что я черная, потому что я беспомощна.

В комнате наступила тишина, и боль женского сердца, казалось, стала живой, осязаемой. Мы чувствовали ее, славно все, о чем рассказывала женщина, происходило перед нашими глазами.

— Наверное, на третий или четвертый день я найду его. Ом будет валяться где-нибудь в грязной камере с себе подобными, раздавленный, униженный, мучимый страхом. В полиции мне скажут: «Заплати за своего мужа штраф» — и назовут такую сумму, что мне легче достать звезду с неба. Но надо платить, иначе мужа могут перевести куда-нибудь на север. И я влезу в долги и достану эти деньги. Вот как мы живем, брат мой.

Она замолчала, в глазах не было ни слезинки, но я знал: душа ее рыдает. По лицам других женщин я видел, что и они сейчас пережили то, что пережила она.

— Это не все, — вдруг снова заговорила она. — Мы ведь еще живем в страхе друг перед другом. Взгляни на нас. Мы все с черной кожей. Все бедны. И все же среди нас, сестер, может найтись кто-то, кто пойдет в службу безопасности и расскажет им все, что здесь говорилось тобой, нами, в особенности нами. И вот мы боимся друг за друга и в то же время боимся друг друга, продаем друг друга за ничтожное вознаграждение: пропуск, право на жилье для родственника, а хуже всего — просто за деньги. Я читала твои книжки, брат мой. Ты учитель. Научи нас доверять друг другу. Нам так нужно этому научиться! Умей мы доверять друг другу, нам было бы легче бороться с белым тираном.

И она резко села. Что же ответить на этот крик души, какой совет дать этим женщинам?

— Сестры мои, — начал я, решив, что обстановка и чувства сами подскажут нужные слова, — вы сейчас открыли мне двери в мир, о существовании которого я не подозревал. Я жил в странах, где чернокожие ничего не получают без боя, и мне казалось, что в борьбе за место в жизни я преодолевал колоссальные трудности. Но вот я слышу вас, и мне становится неловко за себя: разве я страдал по сравнению с тем, что переживаете вы? И мне кажется, что, если у вас хватает сил жить, несмотря на такие муки, вы должны найти силы и для того, чтобы доверять друг другу. Что ж, случается так, что наши личные потребности кажутся важнее борьбы за общее дело. Я могу лишь глубоко посочувствовать людям, которым приходится делать такой трагический выбор.

Я находился на Элофф-стрит, метрах в двадцати от перекрестка, когда увидел бегущего африканца. Он бежал в мою сторону по мостовой, вдоль кромки тротуара, чтобы не мешать транспорту. Никто за ним не гнался, поэтому вид его меня нисколько не встревожил, но вдруг дорогу ему преградили двое белых и схватили его, один из них крепко вцепился ему в рубаху. Они кричали на него на африкаансе, и я ничего не мог понять, а чернокожий все повторял: «Нет, нет, баас». Они принялись бить, пинать и трясти его.

Быстро собралась толпа, стали спрашивать, в чем провинился африканец. Державшие его не гнались за ним, они не могли знать, почему он бежал. Кто-то позвал полицейских, которых долго ждать не пришлось. Один из них, здоровенный детина с красным лицом и коротким «ежиком», отвесил черному сильную оплеуху огромной мясистой рукой и зарычал на него на африкаансе. Кто-то окликнул полицейского по-английски: «Перестаньте избивать человека!» В ответ полицейский велел «адвокату» заткнуться, не то и его сведут в участок, чтобы не мешал вершить справедливость.

— И это вы называете справедливостью? — услышал я собственный голос. Верзила-полицейский окинул меня испепеляющим взглядом. Я вдруг ощутил всю жалкую беспомощность своего положения. Беспомощный иностранец, стой и не вмешивайся. Полицейские уволокли человека и запихнули его в машину.