«(…) Вздорные выдумки, якобы я остановил курьерский поезд, чтобы проверить тормоза, или случай с ракетницей в троллейбусе, из которой я выстрелил в себя, после чего объяснил пассажирам, что, мол, был «актерский этюд», или третий случай, совершенно глупый, что я в одном из троллейбусов пугал пассажиров, что якобы в троллейбусе бегает крыса… И таких анекдотов было множество. Они все украшались фантастическими деталями, обрастали невероятными «подробностями», подобно снежному кому.
(…) Теперь я уволен из театра. Это произошло три месяца тому назад. Сейчас мне очень трудно. Труднее не было. Не имея никаких средств к существованию и, фактически, находясь на иждивении матери — инвалида труда, я вот уже 3 месяца хожу по различным инстанциям, добиваясь восстановления на работе. С каждым днем все труднее сводить концы с концами.
Я хочу одного — работать по специальности.
Прошу вас помочь мне в этом.
2. VII. 51».
Оставим письмо без комментариев.
Нереализованность как актера, на мой взгляд, толкала Моргунова играть, играть и играть в жизни. Пусть три зрителя, пусть два, пусть один, пусть ни одного…
Как-то он стоял на ступеньках цирка до начала генеральной репетиции программы нового сезона, нацепив на лацкан светлого пиджака невесть где добытый значок, похожий на флажок депутата Верховного Совета, и радушно жал руки шедшим на представление зрителям:
— Спасибо, товарищи, что пришли. Какие будут жалобы, предложения, сообщите мне непременно в письменной или устной форме. Мы все обсудим в соответствующих инстанциях и постараемся улучшить ваши бытовые и жилищные условия.
Его и впрямь принимали за депутата. Лицо-то знакомое. Наверное, часто появляется, как депутат, на телевидении. И начинали говорить о наболевшем. Но Евгений Александрович их вежливо останавливал:
— Проходите, проходите, товарищи, отдыхайте. Потом поговорим. В новой государственной цирковой программе мы все учли. После представления жду ваших замечаний.
Ну и так далее: обещаний с три короба, семь верст до небес…
Само собой, после окончания представления Юрий Владимирович Никулин удивился:
— Ну все вроде бы ничего. Программа получилась, одно только непонятно: в антракте приходили пенсионеры, какой-то известный депутат обещал улучшить их жилищные условия. Уже и заявления некоторые принесли, справлялись, на чье имя писать. Какая-то чепуха.
Никулину объяснили:
— Заявления на имя Моргунова. Это он у входа им всего наобещал.
— Ну, разве можно так с пожилыми людьми! — возмутился Юрий Владимирович. — Ну у него и шуточки! — И крикнул секретарше: — Надя, без моего разрешения Моргунова в цирк не пускать! Хватит тут нам и своих клоунов!
«Шуточек», как мы знаем, у Моргунова было в изобилии.
Но не всегда и везде Моргунов думал только о себе, о том, как бы сыграть роль на экране или в жизни поразухабистее и повеселей. Отнюдь! Не хвастаясь, он говорил о вещах, на его взгляд само собой разумеющихся:
— Помогаю людям в свободное время, устраиваю их в больницы, хожу в школы просить за детей, которые набедокурили. Во дворе сейчас сооружаю беседку для пенсионеров. Помогаю людям…
Кто-то из читателей наверняка подумает: «Тоже мне геройские поступки!» Геройские — не геройские, но все ли мы сооружаем беседки для пенсионеров, устраиваем не очень знакомых людей в больницу и ходим в школу просить за набедокуривших ребят?
В Моргунове было поразительное, через край брызжущее жизнелюбие, которое могло привлечь кого угодно. Он все время был чем-то увлечен, всегда куда-то спешил, прибегал домой переодеться, поесть… и снова убегал. Не «необычный кросс», а самый обычный, обыденный, каждодневный.
Он был человеком глубоких страстей и переживаний. Но по нему это было не видно. Разве только один раз — после гибели младшего сына Николая в автокатастрофе. На кладбище Евгений Александрович плакал. Наталья Николаевна — нет. Она стояла у гроба неподвижно и держалась за руку мужа. Ей казалось, что с ним можно перенести все и всегда. Он всегда был ее опорой.