Веселящаяся единица

— Я тебя не понимаю, Семён. Мои именины, придут гости, мы уже два года ничего не устраивали, а сами постоянно у всех бываем, просто неудобно.

— Почему неудобно?

— Неудобно, потому что невежливо.

— Ну, ладно, — сказал Семён Семёнович томно. — Дай сюда список. Так вот, всё это мы вычёркиваем. Остаётся… собственно, ничего не остаётся. А купи ты, Катя, вот что. Купи ты, Катя, бутылку водки и сто пятьдесят граммов сельдей. И всё.

— Нет, Семён, так невозможно.

— Вполне возможно. Каждый тебе скажет, что селёдка — это классическая закуска. Даже в литературе об этом где-то есть, я читал.

— Семён, это будет скандал.

— Хорошо, хорошо, в таком случае приобрети ещё коробку шпротов. Только не бери ленинградских шпротов, а требуй тульских. Они хотя и дешевле, но значительно питательнее.

— Можно подумать, что мы нищие! — закричала жена.

— Мы должны строить свою жизнь на основах строжайшей экономики и рационального использования каждой копейки, — степенно ответил Семён Семёнович.

— Ты получаешь тысячу рублей в месяц. К чему нам прибедняться?

— Катя, я не вор и не растратчик и не обязан кормить на свои трудовые деньги банду жадных знакомых.

— Тьфу!

— Я оставляю твой выпад без внимания. У меня есть бюджет, и я не имею права выходить за его рамки. Понимаешь, не имею права!

— И в кого он такой сквалыга уродился? — сказала жена, обращаясь к стене.

— Ругай меня, ругай, — сказал Семён Семёнович, — но предупреждаю, что финансовую дисциплину я буду проводить неуклонно, что бы ты там ни говорила.

— Говорила и буду говорить! — закричала жена. — Коля уже месяц ходит в рваных ботинках.

— При чём тут Коля?

— При том тут Коля, что он наш сын.

— Ладно, ладно, не кричи. Купим этому пирату ботинки. С течением времени. Ну, что там ещё надо? Говори уже скорее. Может быть, рояль надо купить, арфу?.

— Арфу не надо, а табуретку на кухню надо.

— Табуретку! — завизжал Семён Семёнович, — Зачем табуретку? Чего уж там! Купим для кухни сразу кожаную мебель! Всего только пятнадцать тысяч. Нет, Катенька, я наведу в доме порядок.

И он долго ещё объяснял жене, что пора уже покончить с бессмысленными тратами, пирами и тому подобным безудержным разбрасыванием и разбазариванием социалистической копейки.

Спал он спокойно.

КАК СОЗДАВАЛСЯ РОБИНЗОН

В РЕДАКЦИИ иллюстрированного двухдекадника' «Приключенческое дело» ощущалась нехватка художественных произведений, способных приковать внимание молодёжного читателя. Были кое-какие произведения, но всё — не то. Слишком много было в них слюнявой серьёзности. Сказать правду, они омрачали душу молодёжного читателя, не приковывали. А редактору хотелось именно приковать.

В конце концов решили заказать роман с продолжением. Редакционный скороход помчался с повесткой к писателю Молдаванцеву, и уже на другой день Молдаванцев сидел «а купеческом диване в кабинете редактора.

— Вы понимаете, — втолковывал редактор, — это должно быть занимательно, свежо, полно интересных приключений. В общем это должен быть советский Робинзон Крузо. Так, чтобы читатель не мог оторваться.

— Робинзон — это можно, — кратко сказал писатель.

— Только не просто Робинзон, а советский Робинзон.

— Какой же ещё! Не румынский!

Писатель был неразговорчив. Сразу было видно, что это человек дела.

И, действительно, роман поспел к условленному сроку. Молдаванцев не слишком отклонился от великого подлинника. Робинзон — так Робинзон.

Советский юноша терпит кораблекрушение. Волна выносит его на необитаемый остров. Он один, беззащитный, перед лицом могучей природы. Его окружают опасности: звери, лианы, предстоящий дождливый период. Но советский Робинзон, полный энергии, преодолевает все препятствия, казавшиеся непреодолимыми. И через три года советская экспедиция находит его, находит в расцвете сил. — Он победил природу, выстроил домик, окружил его зелёным кольцом огородов, развёл кроликов, сшил себе толстовку из обезьяньих хвостов и научил попугая будить себя по утрам словами: «Внимание! Сбросьте одеяло, сбросьте одеяло! Начинаем утреннюю гимнастику!»

— Очень хорошо, — сказал редактор, — а про кроликов просто великолепно. Вполне своевременно. Но, вы знаете, мне не совсем ясна основная мысль произведения.

— Борьба человека с природой, — с обычной краткостью сообщил Молдаванцев.

— Да, но нет ничего советского. Не чувствуется советской общественности. Где, например, местком? Руководящая роль профсоюза?

Молдаванцев вдруг заволновался. Как только он почувствовал, что роман могут не взять, неразговорчивость его мигом исчезла, он стал красноречив:

— Откуда же местком? Ведь остров необитаемый?

— Да, совершенно верно, необитаемый. Но местком должен быть. Я не художник слова, но на вашем месте я бы ввёл. Как советский элемент.

— Но ведь весь сюжет построен на том, что остров необита…

Тут Молдаванцев случайно посмотрел в глаза редактора и запнулся. Глаза были такие весенние, такая там чувствовалась мартовская пустота и синева, что он решил пойти на компромисс.