Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

При Советах организовывались общества воздержания от спиртных напитков. В этой работе парадоксальным образом совпадали усилия революционеров и священнослужителей – духовенство тоже повсеместно организовывало общества трезвости. В результате даже происходила конкуренция «красного» и «черносотенного» трезвенничества[200].

В руки российских экспроприаторов и террористов попадали значительные суммы «легких» денег, что усиливало их склонность к разнузданному образу жизни, алкоголизму и пьяному дебоширству. Партийные организации пытались как-то бороться с этим, осуждая партийцев за злоупотребление спиртными напитками в резолюциях съездов и конференций. Но все эти решения не принимались во внимание рядовыми революционерами. Партийные руководители были вынуждены закрывать глаза на эту проблему, понимая, что в противном случае придется проводить крупномасштабную чистку, в том числе и в центральных органах партий[201].

Некоторые представители центральных комитетов даже использовали партийные средства для удовлетворения своей страсти к алкоголю. Видный деятель эсеровской боевой организации Алексей Покотилов прославился своими пьяными дебошами. Постоянная дрожь в руках сказывалась на его профессиональных качествах боевика. Видимо, она и стала причиной случайного взрыва бомбы в гостинице «Северная», стоившего жизни террористу.

Другой эсеровский боевик, близкий друг Савинкова Борис Бартольд, также был хроническим алкоголиком. Периодически он выпадал из партийной работы, уходя в запои. После одной из пьяных драк, в которой ему разбили лицо, эсеровское руководство наконец-то пришло к выводу, что поведение боевика бросает тень на репутацию партии. Многие из эсеров полагали опасным давать Бартольду новые боевые поручения ввиду его непредсказуемости. Да и сам Савинков, начав с алкоголя, потом перешел к опиуму, а затем и морфию[202]. Любителями выпить были такие знаковые фигуры революции 1905 года, как Георгий Гапон и Евно Азеф.

На периферии и в низовых партийных ячейках, где контроль центрального комитета был ослаблен, злоупотребление алкоголем имело еще больший размах. Когда-то образцовые партийцы заражались этим пороком, не опасаясь партийных санкций. Зачастую экспроприации становились способом добычи денег для продолжения пьяных оргий. Революционеры перестали чем-либо отличаться от уголовников.

Из эмиграции доходили слухи о безобразном поведении многих видных революционеров, которые, подвыпив, «устраивали скандалы и драки на улицах почти каждый вечер». Чтобы достать денег на спиртное, некоторые из русских политических эмигрантов шли на преступления. Так, проживавшие в Брюсселе двое экспроприаторов, явившись к богатому купцу и угрожая ему револьвером, изъяли три тысячи франков, которые сразу же и пропили[203].

Особенно обострялся алкогольный синдром в условиях тюрем, каторги и ссылки. По свидетельству одного из революционеров, вся жизнь политических заключенных состояла из беспрерывного пьянства. Он описывал один из эпизодов своей пьяной эпопеи в якутской ссылке, когда пятнадцать политических заключенных пили весь день, в результате чего один из собутыльников умер от алкогольного отравления. Впрочем, его товарищи даже не смогли этого осознать. Когда приехал врач, он увидел такую картину: один из ссыльных лежал без сознания рядом с трупом, другой пытался заставить мертвеца выпить еще стакан, а все остальные продолжали попойку[204].

Среди революционеров-экспроприаторов были и те, кто специализировался на ограблении винных лавок. В частности, в этом преуспел видный анархо-коммунист, впоследствии ближайший сподвижник Н.И. Махно, П.А. Аршинов[205].

Если «красные» массовые попойки происходили на Первомай, то «черносотенные» на Пасху. Не в последнюю очередь именно из-за этого в указанные дни по всей России происходили особо ожесточенные и масштабные столкновения. В черносотенных дружинах было много наемников, кооптируемых из деклассированных элементов, которые состояли на «алкогольном довольствии». Предводитель петербургской дружины К.М. Юскевич-Красковский вспоминал, как на Пасху к нему прибежала за помощью жена «старшего» Снесарева, дом которой осадили дружинники. Они требовали, чтобы «старший» съездил, по обыкновению, в Главный совет и привез дополнительные деньги на водку[206].