Веселие Руси

— А там живут вовсе не молоканы, а там живут иудейцы. — Рябов надел фуражку. — Их еще при царе выслали. Они все по видимости — русские, но вера у них еврейская. Их выслали, а они царю подали прощение, чтобы их назвать. Вот царь их и назвал — село Иудино. И уж после Ленин их переименовал в Креповку.

— Позвольте, — вмешался путешественник. — Это уж не в честь ли того крестьянина Крепова, который переписывался с Львом Толстым? И Лев Толстой его называл братом. И он еще какую-то книжку написал, тот Крепов. Про тунеядство и земледелие. Я в «Литературке» читал…

— Во-во, — сказал Рябов. — Я сам из этих мест. Точно, оно назватое по какому-то крестьянину. А раз Креповка, то и крестьянин, значит, Крепов.

— И что же это — Лев Николаевич Толстой стал бы тебе переписываться с иудейцем? — ехидно спросил Гриша. — Говорю ж тебе — там пол села иудейцы, а пол сел а — молоканы. А потом — будь он иудеец, так он бы на Христа не упирал. Потому что иудей не верит в Христа, а верит только в субботу. Их в субботу хрен выгонишь работать. Я-то знаю.

— А молокан, по-твоему, в Христа верит? Ты зайди к нему домой — у него ни одной иконы нету.

— Ну и что, что нету икон? — возражал оппонент. — У молокана икон, действительно, нету, но в Христа он верит. Вот и Тюрьморезов говорит, что Христос был социалист, от Каина родились все мировые сволочи, а сам он — авелевец.

— А, иди ты! То — молокан, то — авелевец. Сам не знаешь, что мелешь! — Рябов отвернулся и махнул рукой.

— А не слишком ли вы это слишком? — опять влез в беседу москвич, указывая на фотовитрину. — Это я имею в виду, что тут написано — «он ведет паразитический образ жизни, пьянствует»?

— Не, — горько отвечали милиционеры. — Все голима правда. И не работает нигде, и хлещет, как конь, и деньги ему дураки дают.

— А вдруг он СЛУЧАЙНО не работает с января месяца 1972 года, — не сдавался гость. — Может, просто еще не устроился как следует в городе человек! Все-таки всего шесть месяцев прошло…

— Как же, — ухмыльнулся милиционер Гриша. — Он и в прошлом году всего два дня работал. Его когда первый раз привели в отделение, я его спрашиваю: «фамилия, имя, отчество», а он: «Разин Степан Тимофеевич». И зубы скалит, бессовестная харя.

— А никакой он и не молокан, и не иудеец, — вдруг рассердился милиционер Рябов. — Натуральный бич — только туману на себя напускает. Разве молокан, разве иудеец жрали бы столько водки? А этому поллитру взять на зуб — все одно, что нам на троих четушку. Я сам видел — гражданин купил в «гастрономе» 0,5 «Экстры», а этот в магазин залетел. Дозвольте полюбопытствовать. Выхватил у гражданина бутылку, скусил зубами горлышко да и вылил ее всю в свое поганое хайло! Вылил — и был таков. Все аж офонарели!

Милиционер сплюнул.

— Это как же так… вылил? — ахнул гость.

— А вот так — взял и вылил, — разъяснил Рябов. — Пасть разинул, вылил, стекло выплюнул и ушел.

— Не, все-таки он не иудеец, — сказал Гриша. — Может быть, он и не молокан, но уж во всяком случае не иудеец.

И неизвестно, чем бы закончился этот длинный спор относительно религиозной принадлежности Тюрьморезова Ф.Л., как вдруг по базару прошел некий ропот.

Милиционеры подобрались и посуровели. Меж торговых рядов пробирался высокий ухмыляющийся мужик. Он махал руками и что-то кричал. Старушки почтительно кланялись мужику. Мужик схватил огурец и запихал его в бороду. Когда он подошел к фотовитрине, лишь хрумканье слышалось из глубин мужиковой бороды. И вовсе не надо было быть москвичем, чтобы узнать в прибывшем Тюрьморезова Ф.Л.

Тюрьморезов Ф.Л. внимательно посмотрел на свое изображение.

— Все висит? — строго спросил он.

— Висит, — скупо отвечали милиционеры. — А вы на работу стали, Фален Лукич?

— Я вам сказал! — Тюрьморезов глядел орлом. — Пока мне не дадут соответствующий моему уму оклад 250 рублей в месяц, я на работу не стану.

— Да у нас начальник получает 150, — не выдержали милиционеры. — Ишь ты, чего он захотел, гусь!

— Значит, у него и мозгов на 150 рублей. А мне надо лишь необходимое для поддержания жизни в этом теле. — И Тюрьморезов указал на свое тело, требующее 250 рублей.

— Вы эти шутки про Тищенко оставьте, — жестко пресекли его милиционеры. — Последний раз — даем вам три дня, а потом — пеняйте на себя.

— Да что вы так уж сразу и кричите, — примирительно сказал Тюрьморезов. — На человека нельзя кричать. Христос не велел ни на кого кричать. Эх, был бы жив Христос — сразу мне отвалил 250 рэ в месяц. Уж этот-то не пожалел бы! А вы, уважаемые гражданы, а пока, между прочим, даже и товарищи, — одолжите-ка человеку папиросочку. Дайте-ка, пожалуйста, закурить-пофантить!

Милиционеры замялись, а московскому гостю тоже захотелось принять участие в событиях.

— Может, моих закурите? Американские. «Винстон». Не курили?

— Могу и американских, — согласился Тюрьморезов. — В свете международной обстановки, могу и американских. Дай-ка два штука, братка, коли такой добрый.

И он вытащил из глянцевой пачки московского гостя множество сигарет. Спрятал их за уши, затырил в дремучую бороду.