Веселые будни. Дневник гимназистки

А сама поднимает руку и тянет ее чуть не до самого носа учительницы.

— Грачева знает? — спрашивает Барбос. — Ну, прекрасно, скажите.

— Потому что ее шкурку, вероятно, на изнанку выворачивают, — говорит Танька.

— Как? Что такое? — таращит свои и без того большие глаза Борбосина. — Выворачивают?

Одну минутку все молчат и переглядываются — еще не утямкали, но потом вдруг класс начинает хохотать:

— Выворачивают… Ха-ха-ха-ха!.. Выворачивают… Ха-ха-ха-ха!.. Ха-ха!

— Ловко!

— Ай да Таня! Что? Выскочила?

— Ну-ка, выверни! Эх ты, голова! — раздается на весь класс голос Шурки Тишаловой.

— Да, уж это поистине удачно сообразила, — говорит Барбос. — Вы, Грачева, лучше про себя берегите такие ценные познания, других не смущайте.

Барбос Таньку не любит, и потому хоть и смеется, но не так добродушно, как всегда. Вообще, она ужасно мило хохочет, даже весело смотреть: вся она так и трясется, подбородок так и прыгает.

Танька красная, злющая. Поделом, не выскакивай!

На перемене мы в умывальной страшно дурачились. «На водопой» сегодня все так и рвались, особенно те, кто гимназические горячие завтраки ест. Может, чего другого в них и не хватает, но не соли… Потом в голове только и есть одна мысль: кран.

Многие уж напились, стоят себе, мирно беседуют, a я, хоть и пила, да мало, еще надо про запас. Ну, как всегда, рот под кран. Не без того, чтобы подтолкнули, то одна, то другая; я все ничего, будто не замечаю, пью себе. A они стараются, видят: я не плескаюсь, терпеливо страдаю, — вот и расхрабрились. Уж у меня и за шиворотом вода, и в ушах, и голова мокрая. Постойте ж, голубушки!

Я голову свою отодвинула, да живо так пальцем кран и приткнула, — видели, как дворники иногда делают, когда улицы поливают? Но только я вместо улицы приятельниц своих окатила. Струя «ж-ж-ж» да фонтаном на них. Здорово вышло! Нет, уж тут как хотите, a кроме «здорово» ничего не скажешь. Визг, писк поднялся, бегут, хохочут!

В это время в невинности души «пятушка» [59] какая-то бредет себе, ворон считает, и не видит, что тут орошение производится, — да прямо-прямо под фонтан! A я пальцем двигаю, струю направляю то кверху, то книзу. За рукавами у меня полно, холодно, весело!.. Ho у «пятушек», видно, вкус другой, она как завизжит:

— Что это за свинство! Что за сумасшедшая девчонка! Что за уличные манеры! — и поехала-поехала…

Вы думаете, я стояла да слушала? Как бы не так! Давай Бог ноги, скорее от нее с дороги. Тут уж и звонок в класс, a я мокрее мокрого. Кое-как оттерлась, живо шмыгнула на скамейку, да и за Любину спину:

— Загороди, ради Бога, Снежина, чтоб Женюрка меня не догнала.

A вид у меня, точно я часа два под водосточной трубой простояла, вроде Генриха IV [60]. Сижу тише воды ниже травы. Вдруг среди урока кто-то дерг-дерг за ручку! Дверь открывается, Шарлотта Карловна является, руками размахивает — a руки у нее почти такой же длины, как она сама. «Шу-шу-шу» что-то с Евгенией Васильевной. Поговорила-поговорила, попрыгала около ручки и исчезла. Ну, думаю, по мою голову пришли.

Так и вышло. Чуть урок кончился, меня Евгения Васильевна за бока. Оказывается, «пятушка» — то нажаловалась, a Шарлотта Карловна рада стараться и расхорохорилась. И она сама меня отчитывала, и Женюрочка, но та не очень уж строго, хотя старалась показать, что не дай Бог как сердита. Наконец велела идти просить прощения у этой самой нежной девицы — Спешневой. Нечего делать, иду — и Женюрка за мной. Я в пятый класс, a Евгения Васильевна у двери остановилась. Подхожу и громко так, чтобы она слышала:

— Простите, пожалуйста, я вас нечаянно облила…

А потом потише, уже одной Спешневой:

— Но только другой раз я непременно нарочно вас оболью.

Все кругом рассмеялись, даже сама Спешнева. Она уж теперь просохла, и злость с нее вся сошла.

Так дело и кончилось, но Женюрочка обещала следующий раз за «такие глупые шалости» из поведения сбавить. Ни-ни, не сбавит, слишком она меня любит. Вот если бы я налгала, намошенничала, тогда другое дело, a за это — «ни в жисть», как говорит наша Глаша.

Вечером к нам пришли Боба, Женя, Нина, Наташа и Леонид Георгиевич с тетей — в «тетку» играть. Знаете, новая карточная игра, в нее все теперь играют, — мода, даже и я умею. Ну, играли себе, a потом за чаем стали говорить о нашем юбилейном вечере, о стихах… Да разве я помню, о чем шесть человек говорило, да еще таких болтливых человек! Знаю только наверняка, что о стихах речь шла, в этом-то вся и загвоздка. Женя и обращается к мамочке:

— Наташа, почему ты нам никогда своих произведений не покажешь?

Я обрадовалась.

— A у мамочки, — говорю, — целая толстая синяя тетрадка есть.

— А тебя спрашивают, егоза? — смеется мамуся.

Тут как пристанут все: «покажи» да «покажи».

Нечего делать, принесла мамуся тетрадку и сама же вслух читать стала. Кое-где сплутовать хотела, пропустить, но не тут-то было, всё заставили прочитать.

— Да это грешно, Наташа, под замком держать такие сокровища, надо отдать в печать.

— Мои стихи? В печать? Да вы смеетесь! — говорит мамочка.

Пристают к ней: «снеси» да «снеси» в какую-нибудь редакцию.